Мастерская пряток

Сидоров решил закончить просматривать книжные шкафы. «Тут три года сиди, а всего не пересмотришь. Нужно государю указ издать, чтобы в частных домах более десятка книг не держали. Пфу…» — ругнулся он в душе: в кабинете имелся и письменный стол. И какой огромадный — тумбы с двух сторон, в каждой по четыре ящика величиной с добрый сундук. Столешница, как бильярдная доска. Когда-то при обыске в одной квартире он видел бильярд под зеленым сукном. Размеры его потрясли воображение жандарма. Тогда проводили обыск у барина, который слыл жуликом и занимался изготовлением фальшивых денег. Странное дело, Голубев — ученый человек, а письменный стол, словно бильярд. Вздохнув, он направился к столу. Провел рукой по сукну, стараясь проверить на ощупь, нет ли под сукном запретных листков. Взял и опрокинул чернильницу. Чернила расползались словно с неохотой и огромным пятном выступали на сукне.

Василий Семенович прикрыл глаза, чтобы не видеть безобразий. Все время он проводил за столом, думал, писал. И стол был для него не бездушной деревянной вещью, а другом и советчиком. И он застонал от обиды.

Мария Петровна жалела мужа. Василий Семенович стал кабинетным человеком. От жизни отошел, в дела не вмешивался. И вот его святыню осквернили. Книги под сапогами жандармов! В душе ее поднимался гнев. Словно жулики, ночью ворвались в приличный дом и все крушат, ломают, корежат. И для них не существуют ни дети, ни больной человек, ни уважение к чужому труду.

Тем временем Сидоров вытащил ящик из правой тумбы и стал оглядываться, куда бы его пристроить. Не держать же в руках! На ковре — книги, в шкафах, распахнутых настежь, — книги, на диване — книги… Книги задавили кабинет. Сидоров с осуждением покрутил головой. Взял да и бросил ящик на пол. Листки, исписанные бисерным почерком, были сложены по разделам в стопки и перевязаны ленточками. И вот они разлетелись, словно птицы из гнезда.

Офицер нагнулся, поднял с пола листки. Достал из кармана шинели футляр с очками. И принялся читать… Кажется, ничего предосудительного. Одни бредни — как улучшить жизнь крестьян. Он оторвался от записок и стал наблюдать за Василием Семеновичем. Подумав, принялся быстро перекладывать стопки листков, хотел понять, где скрывается крамола. Только ничего не заметил — лицо хозяина выражало страдание, каждая стопка была дорога. Мария Петровна бесстрастно взирала на хаос. «Крепкий орешек», — подумал ротмистр и бросил на ковер тетради с дневниками.

Мария Петровна отвернулась к окну и смотрела в темноту ночи. Ба, все подготовлено — и извозчичья пролетка, и лошади, и понятые, так называли людей, которые присутствовали при аресте… Значит, арест ее зависел от ловкости жандармов. Найдут литературу — арестуют, не найдут — на этот раз пронесет.

От этих дум заныло сердце — в доме так много запрещенного. И листовки, и литература, доставленная агентами «Искры» из-за границы, и фальшивые паспорта…

Леля открыла глаза и стала тревожно прислушиваться к шуму, раздававшемуся из кабинета. Слышала громкий голос отца. Высокий, срывающийся голос папы узнала с трудом. Чей-то густой бас раздавался, словно из бочки. Так дети играли во дворе. Находили пустую бочку, и кто-нибудь из мальчишек забирался в нее и кричал. Голос набирал силу и напоминал пение дьякона в церкви. Марфуша по воскресным дням брала ее в церковь к обедне. В кабинете кто-то громко кричал. Так громко в доме никогда не разговаривали. Леля хотела услышать голос мамы. Но мама в разговор не вступала. Изредка отдельные слова ее долетали до детской, но разобрать их было невозможно.

Значит, опять в доме ночные гости, по словам папы, — жандармы с обыском.

Девочка опустила ноги на коврик, хотела подойти к двери, чтобы заглянуть в кабинет. Только голоса приблизились к детской. Леля юркнула в кроватку. Говорил папа. Резко и быстро, словно бежал и запыхался.

— Нет… Нет… Я просто не пущу вас в детскую. Вы испугаете девочек, набезобразничаете, как в моем кабинете… — Папа, словно поперхнулся, и буркнул: — Прошу прощения… Я дам честное слово благородного человека, что ничего недозволенного в комнате нет. Помилосердствуйте, господин ротмистр… Коли угодно, переверните еще раз мой кабинет…

— Не устраивайте спектакля, господин Голубев! — Эти слова выговаривал чей-то незнакомый голос, резкий и властный. — По положению обыск следует произвести по всей квартире.

— Девочки недавно переболели корью! — добавила мама.

Леля узнала ее голос и поразилась, как сердито выговаривала слова мама.

— К сожалению, вынужден… Отойдите от двери! Сидоров, приступай! — отказал маме все тот же неприятный голос.

Дверь отворилась. Яркая полоса света резанула по глазам. Вошел жандарм. Тощий, длинный, словно жердь, в шинели и шапке. За ним другой — и тоже в шинели и шапке. Только очень толстый, словно шар. В руках он держал лампу. Самую большую, которая обычно зажигалась в столовой. Жандармы были такими разными. У тощего злое лицо. Длинный тонкий нос. Сердитые глаза. Узенькие усы. Толстый напоминал кота — полное лицо и заплывшие глаза. Пушистые усы закрывали чуть ли не все лицо.