Мастодония

Папа оказался всего-навсего грубо выполненным портретом – человеческим лицом, нарисованным на металлической пластине, укрепленной на голой каменной стене. Теннисону это лицо показалось похожим на фотографию человека из девятнадцатого столетия – давным-давно он видел ее в книге, найденной в библиотеке. А еще, как ни странно, резкие, угловатые линии, которыми был выполнен набросок, наводили на мысль о головоломке, которую складывают из отдельных кусочков. Лицо не производило впечатления живости, цельности, все время приходилось ловить себя на том, что рассматриваешь отдельные части, а лица целиком не видишь. Да, это был небрежный набросок, самый примитивный рисунок; символичность, приблизительность его ничем не была прикрыта, – видимо, ему и не пытались придать никакого величия, могущественности. А может быть, наоборот – за счет внешней простоты пытались сообщить лицу бо́льшую выразительность?

Маленькая приемная, в которой они сидели, тоже была весьма скромной – это была всего-навсего ниша, вытесанная в скальной породе, из которой сложен горный кряж – основание Ватикана. Четыре голые каменные стены, а посередине одной из них – металлическая пластина, знак Папы. Чтобы попасть сюда, Теннисон и его спутники спустились по множеству лестниц и галерей, выбитых в твердом граните. Не было никаких сомнений – Папа-компьютер упрятан в самом сердце горы.

«Не исключено, – подумал Теннисон, – что существуют и другие приемные и там тоже выставлены такие лики Папы, а может быть, есть и помещения побольше, и лики побольше, ведь наверняка бывают случаи, когда вся ватиканская община должна собираться вместе и представать перед его святейшеством. Мульти-Папа, – думал Теннисон, – многоликий и вездесущий».

Папа заговорил. Голос у него был негромкий, одновременно мягкий и холодный. Абсолютно непохожий на голос человека, но и на голос робота тоже. Роботы никогда не разговаривали с человеческими интонациями, но порой в их речи проскальзывали слова, которые они произносили, вкладывая в них что-то смутно напоминающее человеческую теплоту. Этот же голос был начисто лишен каких бы то ни было эмоций, никакого тепла в нем не было и в помине. Не человек, не робот… но все-таки не такой механический голос, которого можно было ожидать от машины. Он произносил слова с поразительной четкостью, и мысль, стоявшая за словами, была такая же четкая и безупречная – машинная, компьютерная, электронная мысль.

– Доктор Теннисон… – сказал Папа. – Расскажите мне о Слушательнице Мэри. Каково, по вашему мнению, ее психическое состояние?

– Я тут мало чем могу быть полезен, ваше святейшество, – ответил Теннисон. – О ее физическом состоянии – пожалуйста, могу рассказать. Я не психиатр.

– Тогда какой от вас толк? – сказал Папа. – Был бы у нас врач-робот, о чем мы неоднократно говорили, он бы разобрался в состоянии ее психики.

– Тогда, – сказал Теннисон, – создайте такого врача.

– Вам известно, ваше святейшество, – вступил в беседу кардинал Феодосий, – что люди в Ватикане не стали бы доверять врачу-роботу. Как вы справедливо отметили, мы уже не раз обсуждали этот вопрос…

– Это не имеет отношения к делу, – возразил Папа. – Вы придираетесь к моему замечанию, чтобы уйти от поставленного вопроса. Вы что скажете, Экайер? Вы как-то исследовали ее психику?

– Нет, ваше святейшество, – ответил Экайер. – Ее психику мы не исследовали. Я, ваше святейшество, тем более не имею опыта в исследовании человеческой психики. Все, что я могу, – это описать поведение Слушательницы Мэри. До сих пор все то время, что она у нас работала, она отличалась мягким, добрым характером, была предана работе. Но с тех пор как она нашла рай – или думает, что нашла его, – она сильно переменилась. Она страшно заважничала, возгордилась, и с ней стало трудно общаться.

– И вас это нисколько не удивляет? Поразительно. Мне это представляется совершенно немыслимым, абсолютно нелогичным. Если она действительно нашла рай, как утверждает, то было бы гораздо логичнее, если бы после такого события в ее жизни она стала еще более преданной и смиренной. Гордыня, о которой вы тут рассказываете, не к лицу истинной христианке. Надеюсь, вам это известно.

– Ваше святейшество, что касается меня, – ответил Экайер, – то я сам не вправе называть себя истинным христианином. Вы мне льстите.

– А Слушательница Мэри? Она христианка?

– Ваше святейшество, я в этом не уверен. Как бы то ни было, вы должны понимать, что Поисковая Программа не имеет ничего общего с вопросами богословия.

– Странно. А зря. Стоило бы вам уделять этому побольше внимания.

– Ваше святейшество… – вмешался кардинал Феодосий. – Вы сегодня настроены предвзято. Позволю себе заметить, что такое отношение не делает вам чести. Вы недооцениваете деятельность руководителя Поисковой Программы, нашего друга и соратника. Многие годы он оказывал нам неоценимую помощь.

– Преосвященный… – забеспокоился кардинал Робертс. – Не кажется ли вам, что вы много себе позволяете?