Мастодония

– Я не уверен, что все так просто, как ты сказал, – возразил Теннисон. – То есть это правильно, но, похоже, не все. Может быть, что, помимо всего прочего, Ватикан боится повального, чистосердечного обращения низов к христианской вере. Обычные, рядовые роботы до сих пор испытывают к ней сильное влечение. Не следует забывать, что многие роботы здесь из первого поколения, – они сделаны на Земле и, следовательно, сильнее связаны с людьми, чем те, более современные, что появились на свет уже здесь после исхода с Земли. Христианство даже сейчас, через пять тысячелетий после Рождества Христова, – вера, исповедуемая огромным количеством людей. Ватикан отнюдь не против того, чтобы большинство роботов продолжали, так сказать, поверхностно воспринимать христианскую веру, но если они в ней укрепятся, если воцарится фанатизм, это вызовет жуткое замешательство, беспорядки и нанесет ощутимый вред той работе, которую ведет Ватикан. Думаю, разговоры о рае в этом плане – вполне веская причина для беспокойства.

– Несомненно, это так, – согласился Декер. – Но все-таки я просто уверен, что больше всего Ватикан страшится любого фактора, способного разрушить созданную им картину мира.

– А тебе не кажется, – спросил Теннисон, – что логичнее было бы проявить нормальное любопытство? Что толку зарывать голову в песок и надеяться, что, если они ничего не будут делать, рай возьмет да испарится?

– Кто знает… Может быть, со временем они и предпримут что-нибудь практическое. Повторяю: они очень и очень неглупы. Сейчас они просто-напросто приходят в себя после шока. Дай время – и они снова обретут почву под ногами.

Он потянулся за бутылкой и приветственно поднял ее. Теннисон протянул свой пустой стакан. Налив виски, Декер подлил и себе и опустил бутылку на пол.

– Вообще, если задуматься, дело нешуточное, – проговорил Декер, отхлебнув виски. – Понятие, пронесенное через века, в муках, самой обычной формой жизни на заурядной планете под скромным солнцем, ставшее закономерным продолжением веры, ее кульминацией, только ею поддерживаемое и питаемое, – и вот теперь оно угрожает тысячелетним стараниям группы исключительно умных роботов! Нет, я не хочу сказать, что человек – самое глупое существо в Галактике, но все-таки и не самое умное. Разве возможно, Джейсон, чтобы человек только за счет горячего желания и искренней надежды отыскал бы истину, которая…

– Я не знаю, – признался Джейсон. – Думаю, никто не знает.

– А ведь мысль интригующая, согласись.

– Мысль пугающая, – уточнил Теннисон.

– Эх, жаль, что в Ватикане смотрят на вещи так однобоко, что они так беззаветно преданы своим попыткам отыскать истину в последней инстанции, универсальную веру для всей Вселенной… А ты хоть что-нибудь знаешь, до чего они уже докопались?

– Понятия не имею, – ответил Теннисон.

– А я почти уверен, что уже сейчас они знают ответы на массу вопросов, которые другим и в голову не приходили. Они наверняка уже очень глубоко забрались под кору вселенского Знания. Реши они уже сейчас воспользоваться тем, чем владеют, и они просто положат на лопатки всю Галактику! Слава богу, они об этом и не помышляют. Они настолько заняты своими делами, что даже не задумываются о таких понятиях, как «слава» или «могущество».

Декер поставил стакан на каминный камень, встал и отправился в тот угол, где была кухня, приподнял крышку котелка и помешал варево.

В это мгновение в нескольких дюймах от крышки стола, на котором лежали камни, возникло маленькое облачко искристой пыли. Пылинки поблескивали в отсветах пламени очага. Теннисон резко выпрямился, рука, державшая стакан, дрогнула, и немного виски выплеснулось ему на колени. Он вспомнил, что в тот день, когда он познакомился с Декером, он видел точно такое же облачко пыли над правым плечом Декера. Тогда он отвернулся, а когда снова посмотрел, облачко уже исчезло. Теперь, как он ни жмурился и ни таращил глаза, облачко оставалось и никуда не исчезало. Висело над столом – черт знает что такое!

Декер вернулся к огню, взял стакан и уселся на стул.

– Как насчет того, чтобы поужинать со мной? – спросил он. – У меня нынче жаркое. Хватит на двоих, даже останется. Сейчас замешу тесто, испеку хлеб. Горячий, пальчики оближешь! Кофе, увы, кончился, а чай есть.

– Чай – это просто отлично!

– А потом заведу «старушку Бетси» и отвезу тебя домой. А то темно уже будет, не ровен час – заблудишься. А хочешь – оставайся ночевать. Кровать я тебе уступлю, и лишнее одеяло найдется. А сам на полу устроюсь.

– Я бы с радостью, но мне обязательно нужно вернуться сегодня.

– Ну, нет так нет. Только скажи когда.

– Том… – осторожно проговорил Теннисон. – Знаешь, у меня поначалу было такое впечатление, что ты человек крайне необщительный. Мне говорили, будто ты вообще отшельник.

– Чарли небось?

– Да, наверное. Я больше ни с кем про тебя не говорил. И никого не спрашивал.

– А и спросил бы, тебе любой то же самое сказал бы.

– Мне и в голову не приходило кого-то спрашивать.

– Даже меня не спрашиваешь. Когда я сюда попал, как я здесь очутился? И почему?