Мастодония

– Ну, если на то пошло, ведь и я тебе о себе ни слова не сказал, – пожал плечами Теннисон. – Хотя мог бы. Правда, в моей истории ничего такого интересного нет.

– Поговаривают, – сказал Декер, – будто бы ты спасался бегством. По крайней мере, так болтают в деревне.

– Все точно, – подтвердил Теннисон. – Желаешь узнать подробности?

– Не имею ни малейшего желания. Давай-ка лучше я тебе подолью.

Оба умолкли и сидели, потягивая виски и глядя на огонь.

Декер поерзал на стуле.

– Если не возражаешь, я бы хотел еще немного о роботах поговорить. Понимаешь, чтобы правильнее понять точку зрения Ватикана, нужно, по-моему, задать себе вопрос: «Что такое робот?» Слишком часто мы все упрощаем и считаем робота механическим человеком, а ведь это далеко не так. И больше и меньше одновременно. Подозреваю, что роботы частенько считают себя чем-то вроде «немножко других людей», и тут они точно так же ошибаются, как мы. Странно, правда, что люди и роботы ошибаются одинаково?

Самый первый вопрос, который следовало бы себе задать: способен ли робот любить? Дружелюбие – да, чувство долга – да, логика – да. Но как быть с любовью? Способен ли робот питать искреннюю привязанность к кому-то или чему-то? У роботов нет семей, детей, никаких родственников по крови. Любовь – эмоция биологического порядка. Нам не следует ждать такой эмоции от робота, так же как роботу не стоит надеяться, что он может ее испытать. Ему некого любить, не о ком заботиться, некого защищать – ему даже о самом себе особо заботиться не надо. При минимальном ремонте он может существовать практически вечно. Для него не существует понятия старости, которой мы все так боимся. Ему не надо копить гроши на черный день, на похороны. Что же до личной жизни, каких-то близких отношений друг с другом, то об этом и говорить не приходится. И из-за всего этого в жизни робота возникает зияющая, ничем не заполненная дыра.

– Но, прости, – возразил Теннисон, – может быть, он сам вовсе и не помышляет, что с ним что-то не так. Ему-то откуда знать, что у него чего-то не хватает?

– Согласен, это было бы так, если бы роботы жили сами по себе, отдельно от биологических форм жизни. Но они так не живут и, подозреваю, не могут жить. Они привязаны к людям, их к людям тянет. И, наблюдая за людьми столько лет, они должны были хотя бы подсознательно почувствовать, чего они лишены.

– Вероятно, ты клонишь к тому, что, будучи лишенными возможности любить и ощутив ту самую пустоту, о которой ты сказал, они обратились к религии, надеясь верой заполнить эту пустоту. Но, прости меня, смысла в этом маловато. Ведь религия немыслима без любви.

– Ты забываешь, – сказал Декер, – что любовь – не единственное, на чем основана религия. Есть еще вера. Причем порой – вера прямо-таки слепая. А робот сконструирован так, что очень долгое время может существовать именно за счет слепой веры. У меня сильное подозрение, что, если бы робот стал религиозным фанатиком, он посрамил бы многих людей.

– Но тогда другой вопрос, – проговорил Теннисон. – То, чем владеет Ватикан, то, к чему он стремится, – религия или нет? Почему-то мне часто кажется, что это не так.

– Может быть, поначалу это была религия, – предположил Декер. – И по сей день многие простые ватиканцы искренне верят, что главная их цель, которой они посвятили жизнь, – религия. Но направленность деятельности Ватикана с годами сильно изменилась. В этом я просто уверен. Сейчас они ведут поиски на уровне типов вселенных. Кардиналы, наверное, скажут, что они ищут вселенскую, универсальную истину. Что, если задуматься хорошенько, больше соответствует типу ментальности роботов, чем какая бы то ни было вера. Но если они достигнут чего-то в конце пути, по которому пошли, и это что-то, к их некоторому удивлению, окажется-таки истинным, универсальным, вселенским богословием, они и этому будут рады.

– Ну а если это окажется чем-то другим, – закончил его мысль Теннисон, – они тоже возражать не станут?

– Точно, – кивнул Декер.

А маленькое облачко алмазной пыли все еще висело над столом. Казалось, оно, как птица, пытается защитить, спасти камни, укрыть их крылом. Иногда облачко как будто поворачивалось, и пылинки поблескивали всеми цветами радуги в отблесках пламени, но бо́льшую часть времени оно неподвижно висело на одном и том же месте над столом.

На языке Теннисона вертелся вопрос, но он сдержался и промолчал. Декер наверняка сам прекрасно видел загадочное облачко и, судя по всему, понимал, что гость его тоже видит. Если и говорить об этом, то начать должен Декер. Декер молчал, значит так тому и быть.

Декер заговорил, но совсем о другом:

– Прошу прощения, я опять про это. Про рай. Ты видел запись?

– Это не совсем запись. Это такой кристалл. Кубик. Нет, не видел. Другие видел, а этот, где рай, не видел. Знаешь, у меня даже как-то язык не повернулся попросить, чтобы мне его показали. Мне кажется, это что-то такое… очень личное, что ли.

– Слушай, ты же говорил, что Ватикан мог бы слетать и посмотреть.

– Ну да, – кивнул Теннисон. – Но координат нет.