Мать (CИ)

И сквозь колесо времен

Сквозь смену лиц и имен

Сквозь тьму тупиковых путей

Сквозь паутину страстей

Он шел расшатать твердь

Он шел победить смерть

- Я оккупацию на Северном Кавказе провёл, - сказал Яблоков, держа в правой руке пластиковую рюмку с бултыхающейся на дне водкой, а левой поддевая дольку лимона. - В Ессентуках.

- А вы разве не в Омске жили? - спросил Гаев, отпивая вино из одноразового стаканчика.

В институте был присутственный день - первый после праздников. Отмечали День победы. На сдвинутых столах меж разложенных бутербродов с копчёной колбасой и сыром феодальными башнями среди крестьянских полей торчали бутылки с вином, водкой и шампанским. На подоконнике, прислонённая к горшкам с какими-то буйно разросшимися растениями, лежала коробка с шоколадными конфетами - подарок от дирекции. Возле неё, стервятниками зависнув в ожидании атаки, расположилась женская часть отдела - четыре остепенённые дамы. Две из них сидели на стульях, две - на краешках столов. Они увлечённо перемывали кости мэру, заодно поругивая и правительство. Поодаль примостился одинокий профессор, специалист по внешней политике России при царе Михаиле Фёдоровиче - медитировал, неторопливо цедя стоявший перед ним дешёвый коньяк. За его спиной, размахивая бутербродами, как дирижёрскими палочками, двое немолодых кандидатов наук спорили о перспективах независимого Косова.

- В Омске мы жили до войны, - просипел Яблоков, залпом выпив водку. - А как отца взяли, он на свидании с мамой сказал ей: "Уезжай отсюда. Обо мне не думай". Он-то понимал уже, что происходит... Ну, это другая история. Я её расскажу как-нибудь в другой раз, за бутылкой водочки... А в Ессентуках мама устроилась учительницей в школу. Когда немцы пришли, из всех учебников портреты вождей велели вырвать. И превратили библиотеку в склад. Все книжки выбросили, а потом сожгли. Я оттуда, помню, Жюля Верна успел вытянуть. И Беляева. Мне-то - радость. Я ж не понимал, что это значит. К маме прибежал с этими книгами - счастливый! - ору: "Вот, смотри, что я нашёл". Ха-ха! Что вы так смотрите?

- Нет, ничего, - сказал Гаев, отводя взгляд.

На миг почудилось, что Яблоков повторяет маманин рассказ о войне. Странное чувство.

- Удивительно, да? Ха-ха! Ещё помню, как в наш город кабардинцы вошли. Эсесовцы. Кавалерийская дивизия. Слыхали про такую? Их разместили в одном санатории, а там вокруг ёлки росли. Маленькие, недавно высаженные. Вот мы с друзьями на новый год у них под носом ёлочку и спилили! Такая вот история с географией.

- Страшно было пилить?

- Нет. Дети же! Мозгов ни грамма. Это потом, когда я её домой притащил, мама раскричалась: "Из дому больше не выпущу!". Я в слёзы: "Сама с собой праздник отмечай. А я к тёте Гале пойду". Была у нас там такая, здоровая бабища, сама уголь в мешке таскала... Ну, это тоже другая история. Как говорится, это уже не играет никакого рояля. Так вот: вспомню об этом, и самому жутко становится. А тогда-то - море по колена! Гордился, другим рассказывал... Вот будут у вас дети, вы поймёте. Знаете, как говорят: маленькие дети - маленькие проблемы; большие дети - большие проблемы. Когда подрос, начал голос на мать повышать. Я-то думал, она не понимает ничего. Идейный был, как все мы. Хотел в квартире портрет "людоеда" повесить. - Яблоков прикрыл глаза ладонью, поставил пустую рюмку на стол. Снял большие очки-иллюминаторы, протёр их носовым платком. - Да, сталинист! А вы думали! Как же иначе? Мне же невдомёк было, почему мама так нервничает. Она про отца говорила, что он от нас ушёл. И я его заочно ненавидел. Не понимал же. И про портрет - тоже. Думал, мещанство в ней говорит - вазочки-цветочки... Ох, вспоминать это всё... Плесните-ка мне ещё водки, Володя. Спасибо.

- А у вас отец партфункционером был?

- Второй секретарь обкома. Когда мы из КГБ ответ на запрос получили, там было написано: "скончался в 1942 году". Это я потом уже узнал, что его расстреляли в тридцать восьмом... Никогда не ругайтесь с мамой, Володя! Потому что потом будете горько сожалеть. Да! Бывают случаи, когда она не может вам всего рассказать. Поверьте мне! - Он бледно улыбнулся и вздёрнул лохматые брови.

Гаев покивал, шаря взглядом по столу. Налил себе ещё красного, взял ванильное печенье.

- А про Горбачёва вы что думали? - спросил он, вспомнив Яблоковские труды, выдержанные в духе советской идеологии. - И вообще, про крах социализма?

- Плохо думал, - решительно произнёс Яблоков. - А как хорошо о нём думать? Это же была наша страна. Плохая ли, хорошая, но наша. Мы все были патриоты. Конечно, много в этом было казённого, но была и гордость: мы победили фашистов, первыми вышли в космос...

- В хоккее всех били, - вставил Гаев, посмеиваясь. - И в шахматах.

- Да, били, - улыбнулся Яблоков. - А сейчас что? Это ж - позор. Великая держава ходит с протянутой рукой. Ходила. Слава богу, Путин, вроде, порядок наводит. Я в него верю, желаю ему удачи. Он дело делает. Насмотрелись мы уже на умирающих, трясущихся вождей.

- "История одного города", - пробормотал Гаев. - То один губернатор, то другой...