Мать королей

В торжественном молчании все духовные и светские лица пошли, обходя их, не глядя и не слушая, в покои королевы, чтобы объявить ей о выборе, забрать с собой Владислава и немедленно идти вместе с ним в костёл, где давно было всё приготовлено.

По-настоящему драматическая сцена и, может, единственная в истории, разыгралась в эти минуты в Белой зале.

Неистствующий Спытек, увидев, что его все покинули, со сжатыми кулаками, стуча ногами о лавку, над головой прохожих метал оскорбления. Его бессильный гнев выражался грубым, диким, безумным образом. Ему помогал Страш. Они напрасно так метались. Збусский не покидал места, стоял и смотрел, но молчал.

Никто из прохожих даже не повернул глаз, не дал понять, что слышал брань Спытка и проклятия Страша.

Наконец дошла очередь до маршалка Яна из Олесницы пройти под бурей этих оскорблений, а нужно было сверхчеловеческое терпение, чтобы, не начиная ссоры, вынести, не оборачиваясь, словно не слыша, что Мелштынский посылал в его адрес.

– Слушай, ты, Гловач, ты палач наших шляхетских свобод и прав… палач… ты служка клехи… ты плюгавый раб… Думаешь, что тебе это пройдёт безнаказанно… Насильник… Подлый трус… если у тебя есть отвага, выходи помериться со мной силой. Я готов отдать жизнь за наши права… Тебе можно безнаказанно плюнуть в лицо.

Маршалек достал меч, и пролилась бы кровь, а коронация обратилась бы в ничто, если бы его не остановили идущий рядом с ним канцлер и другие.

С хладнокровием, неслыханном в польском шляхтиче, Гловач, сжав губы, пошёл медленным шагом, не вздрогнув, не повернувшись, вынужденный делать вид, что не слышит. Жертва с его стороны была поистине героическая.

Наконец из большой Белой залы вышли последние; зала опустела. Голос Страша и Спытка тем сильнее по нему разлетался, но никто его не слушал.

Они остались только втроём… побеждённые, позорно побитые. Страш рвал на себе одежду от злобы. Спытек угрожал Олесницким местью и грабежом. Но самый сильный гнев его охватил, когда он оглянулся и увидел, что многие из тех, кто обещал ему помощь, кто клялся верно стоять, все ушли, никого не было.

– Дерслав! Дерслав! Где этот негодяй? Где? При первой встрече я ему голову разобью.

– О! Этого мазовецкий Болько, который находится при королеве, одним кивком уговорил, – начал Страш. – Он для этой своей Офки от родного отца бы отказался.

– Чёрт возьми! – бормотал Спытек.

В зале наступила великая тишина.

Мелштынский соскочил с лавки. На этом он, может, закончил бы, ища мести где-нибудь в другом месте, если бы не Страш… Они не спеша пошли к двери.

– Ну что? На этом конец? – крикнул он. – Разве нет костёла, в котором они все будут и своего ребёнка туда приведут? Разве мы не можем идти в костёл так же им кричать над ушами, как здесь?

Спытек не хотел показать себя менее отважным. Остановился.

– Пойдём в костёл! – воскликнул он.

– Я не пойду, – сказал холодно Збусский. – До тех пор, пока мой голос мог быть услышан, я охотно говорил, и вы видели, что я их не испугался, но напрасного крика, как пьяный уличный бродяга, поднимать не буду.

Страш возмутился.

– В таких бесстыдных людей можно бросать и камнями, и словами, – закричал он. – Пусть знают, что мы их не боимся и не уступим.

Спытек не дал Збусскому отговорить себя, они вместе вышли во двор, спеша, чтобы влезть в костёл, который уже был полон.

Тем временем галереями духовенство и сенаторы вели уже переодетого в духовное облачение королевича: стихарь, долматик, манипул, епитрахиль, сандалии и позолоченную верхнюю мантию, – в кафедральный собор. За ним шли мать, маленький Казимир, многочисленный двор, который вместе с Сонькой в смертельной тревоге, слушая эти крики, ждал этого часа.

Собирались они до полудня, так что архиепископ Войцех едва имел время начать святую мессу. Небольшой в то время костёл был забит до отказа, дворы наполнял любопытный народ. Спытку со Страшем вначале трудно было пробиться к двери, а про внутренние помещения и говорить нечего.

Но Страш, которого месть делала безумным, а безумие придавало необычайные силы, начал с порога распихивать людей, прокладывая дорогу Спытку, костюм и панская выправка которого вынуждала более робких отступить.

Так оба смутьяна, которые не умели уважать Божьего дома, пробились к центру и смогли занять такое место, с которого угрожали кулаками сенаторам и особенно маршалку Олесницкому, насмехались над ними и ругали.

Королева была вынуждена на это смотреть, но так как всё уже было преодолено, а обряда коронации ничто уже прервать не могло, она легче снесла эту обиду, за которую знала, кому обязана. Поскольку Страш не только не скрывался, но равно, как Спытек, вырывался вперёд.

Это возмущало всех, но пример терпеливого маршалка Олесницкого, которого вызывали и оскорбляли, послужил другим; никто даже не показывал, что видит их и слышит. Отводили взгляды, пение ксендзев и голос органов приглушали их крики. Только во время присяги, которую король повторял за архиепископом, тишина позволяла издевательскому смеху и угрозам Спытка разлетаться по костёлу.