Мать королей

Задобренные крестоносцы его сопровождали…

Поэтому крестины новорожденного Казимира в Кракове могли пройти более весело.

Королева поднялась с кровати, обманываясь надеждой, что Витовта задобрили. Ягайлло вновь отправился на охоту, в Мазовию, на свою Русь, и в Кракове долго его не было. Но вторую колыбельку вскоре пришлось сменить на гробик. Казимир умер…

Сонька плакала одна, поджидая мужа, которого эта печальная весть наконец позвала в Краков.

Во время этих долгих дней одиночества в замке время проходило попеременно в беспокойствах, ожиданиях, слушании новостей, которые отовсюду приходили, часто в слезах и грусти.

В Кракове никого, кроме двора, урядников и женской свиты Соньки, не было; епископ Збышек, на плечах которого покоилась вся тяжесть правления, объезжал свою диоцезию, ездил с посольством, никогда долго в своей столице не мог жить. Только прибыл, его уже отзывали.

В отсутствие Ягайллы и его ни гостей, ни послов Вавель не видел, во дворах и комнатах была пустота.

После долгого онемения в королеве пробудилось, или, скорее, пробудили подруги, требовал двор, желание какой-то жизни, необходимость в развлечении.

Одним из тех, кто наиболее усиленно настаивал на том, что королева не должна закрываться, как в монастыре, и мучиться от тоски, был Хинча из Рогова.

Ему помогала буйная молодёжь того же расположения, что и он: Пётр Куровский и Ясь Краска, Яшко из Конецполя, двое Щекоцинских и другие. Сами они с советом прийти не могли, а к охмистру двора, важному и суровому Наленчу Мальскому подойти не смели; должны были использовать посредников, которые были ближе к королеве.

Сначала Хинча пошёл с жалобой к Фемке; он знал, что одиночество госпожи она быстрее всех примет к сердцу.

– Что нашей королеве от того, что она королева и сидит в высоком замке? – сказал он. – Её судьбе простая мещанка не позавидует. Целые годы одна, как в монастыре, нет чтобы песню или музыку послушала, или гостей приняла.

– О! Что правда, то правда! – подтвердила Фемка.

– Разве не было бы совета, лишь бы она сама хотела?

– Какой совет?

– Пусть прикажет, чтобы ротмистр отворил двери, гостей просил… приказал играть музыкантам, а пусть и девушки королевы с нами в пляс пустятся, всё-таки греха бы не было.

Хинча и Ваврин Заруба так внушали Фемке эту необходимость развеселить Соньку, что старая воспитательница должна была шепнуть ей о том.

Но горячей Фемки это восприняли две сестры Щуковские, Каска и Эльза, которые были ближе других к королеве, лучше ей служили, но смертельно скучали в замке, и речь у них шла не столько о развлечении госпожи, сколько о своём собственном. Под предлогом несчастной Соньки все там заботились о себе, может, за исключением одного Хинчи, который был очень привязан к своей пани, а люди предполагали, что был влюблён в неё и молился на неё, как на чудесный образ. Королева могла об этом знать и отвечала Хинчи благосклонностью, но никогда не забывала, что имела на голове корону, а на совести клятву.

Не раз она прислушивалась, улыбаясь, к забавным беседам своих каморников: Ваврина Зарубы, Краски и Яна из Конецполя… но все они должны были стоять вдалеке.

Или уговоры Фемки, или просьбы Каски и Эльзы, или собственная усталость и некая минута раздражения склонили королеву к тому, что будучи на Масленицу одна, она попросила охмистра позвать для её двора музыкантов.

Это было знаменательное для замка событие, когда в отсутствие Ягайллы эти пустые комнаты должны были немного оживиться и зазвучать песней. Мальский не мог сопротивляться приказу Соньки, а также не видел ничего плохого в том, чтобы молодёжь развлекла и развеселила покинутую королеву. В кругу молодёжи царила великая радость. Хинча, который был исполнителем этого, торжествовал и излишне этим хвалился.

Страш, который ко всему прислушивался, заранее знал, что готовились танцы и весёлая Масленица. Не было сомнений, что королева и молодую Ядвигу, соломенную, шестнадцатилетнюю вдову Бранденбурга, пригласит в покои. Собрали совещание, что делать в таком случае, а принцесса, всё ещё гневная на мачеху, особенно расстроенная теперь, когда её сын получил трон, ответила, что скажется больной и ни на какие танцы и развлечения не пойдёт.

У Салки и других девушек королевы эта новость вызвала грусть.

Между королевой-мачехой и Ядвигой примирение и сближение казались невозможными, и с каждым разом всё больше. Отталкиваемая холодным отвращением, Сонька должна была отказаться от примирения с принцессой, которая хотела быть мученицей и специально ею показывалась людям.

Когда она шла в костёл, когда её вывозили на прогулку в окрестности, она специально надевала самые невзрачные одежды, наряжаться не хотела, показывала грустное лицо. Казалось, она говорила тем, кто ей встречался:

– Смотрите, как обходится со мной мачеха…