Мать Печора

И вот у нас все дело так и идет: слово к слову кладем, а и пропустим — воротимся. Поищем, найдем и дальше идем. Полено к полену костер растет. А в готовый костер щепки хорошо подметывать.

Солнце в подъем пошло — песня наша готова.

— Спать бы давно нужно, Матвей Лукьянович, а мы с тобой все сидим.

— Сон — смерти брат, — отвечает. — Меньше сплю — больше живу…

Подъехали к той поре оба ловецкие звена. Вышли мы с Матвеем на берег. Знают рыбаки, за каким делом мы оба сидели, и упрашивают:

— Хотим вашу песню слушать.

— Вы мне теперь на голову не смотрите, — балагурит Матвей, — голова моя что-то раньше меня состарилась. Волос седой, да сам молодой. Пропели сегодня мы с Романовной песню про ваши золотые руки.

— Меня-то хоть не выхваливай, — говорю я. — Я родничок, а ты озеро.

— Маленький родник сто́ит большого озера, — отвечает Матвей. — Не будь родников — океаны высохнут. Ну, слушайте.

Почему-то он не пел, а рассказывал песню нараспев, с остановками: не то вспоминает слова нашей песни, не то снова подбирает, будто тут же их заново придумывает:

Ой вы, руки золотые, руки вольные,
Вы, ладони деловитые, проворные,
Вы, труды неутомимые, упорные,
Ой вы, руки золотые, чудотворные,
Вашей силой да уменьем белый свет стоит!..

Не руками ли посажены густы леса?

Не руками ли расчищены сыры бора?
Не руками ли распаханы чисты поля?
Не руками ли деревни понаставлены,
Города и пригороды понастроены?

Рукам вольным все на свете повинуется,

Что задумают, то будет — не минуется.
Камень в горсть возьму — песком он рассыпается,
А песок из горсти домом подымается,
Под рукою нашей горы открываются.
Наша сила да богатство умножаются!

Слушают Матвея рыбаки, и глаза у них прищурены. Рядом со мной молодой парень Вася, из Мишиного звена, губами шевелит да слова твердит, будто запомнить хочет. У Анны Егоровны губы поджаты, глаза поверх земли смотрят, — не видит она ни меня, ни Матвея.

II. НОВИНКА СТАРИНКУ ГОНИТ

1

Раньше времени ошалели тонкоголосые комары: запоют свою песню — бегом от них не убежишь. Рыбаки спасались от комаров кострами. Приедут домой пахнет от них морским соленым ветром да горьковатым дымом береговых костров.

Как-то утром расчирикались воробьи непоседы. Собралось их под берегом не меньше, чем комаров. Скачут по песку, на лугу в чехарду играют, по кустам перепархивают. Покосился Матвей на воробьиную суетню и говорит рыбакам:

— Быть грозе. Ехать нынче не придется…

Через какой-нибудь час разгулялся в море ветер-морянин. Приволок он тучу от моря и солнце как заслонкой задвинул. От облаков до земли, будто струны, протянулись дождевые струи. И на тех водяных гуслях знай наигрывает ветер-морянин, рыбацкий сын.

— Туча не навек! — говорят рыбаки, выглядывая из окон.

И в самом деле недолго перебирал ветер-морянин свои водяные гусли. Наигрался. Протолкал он тучу в летнюю сторону, проволок за ней короткий облачный хвост — и снова открылось широкое небо, взыграло солнце, и все мы поняли: ушла красная весна, пришло нарядное лето…

Две недели не везло светлозерцам. Бились они, бились, ездили на своих лодках днем и ночью, полоскали сетки у всех берегов, а рыба не шла. Все испробовал Матвей: выставил остальные четыре поставушки, по очереди без конца гонял на пробу оба звена с тяговым неводом, совался на все другие тони Глубоцкого шара — в Заливы, на Подводные кошки — и дальше того — в Закошье, — ничего не помогало. Неводами, как решетами, цедили рыбаки воду, и, как в решетах, в сетях было пусто.

— Тут на одном бензине проездишься, — сердился Василий Сергеевич.

Успела я за эти две недели к своим голубчанам съездить, сына повидать, снова сюда приехать, а рыбы нет как нет.

На людей было жалко смотреть, вымотала их бездобычная двухнедельная работа.

Матвей первое время бодрился и других веселил шутками да прибаутками:

— Мимо нас серебристая не пройдет… Чего распустили морщины по аршину? Туча не навек!

А вот теперь и у Матвея язык потерялся: встал — молчит, пошел молчит, распорядился утром — и опять молчит. Да и все рыбаки как в рот воды набрали, ходят хмурые да понурые. Опустила крылья молодежь. Давно не слышно Оленькиных песен. Только Миша по вечерам возьмет в руки свою скрипку и долго играет живоголосую песню — будто где-то высоко лебеди летят да хорошо кричат.

Под конец двух недель началось в бригаде несогласье. Первый сдал Трифон Окулович.

— Никуда я больше не поеду, — заявляет он как-то утром.