Мать порядка. Как боролись против государства древние греки, первые христиане и средневековые мыслители

Сам Марешаль уцелел, когда был раскрыт заговор. То есть он выступает против централизма, против террора, против всех эти якобинских штучек. Но также и против социального неравенства, за общество свободных общин, за то, чтобы уничтожить профессиональную армию, центральную власть, за равенство полов и так далее. То есть, повторяю, в атмосфере, когда нужно было выбирать: ты за равенство казармы, тюрьмы, авторитарности, или ты за свободу, но свободу для немногих богачей, — Марешаль пытается предложить и проложить третий путь. Но всё-таки это такой одинокий голос, мало кем услышанный и понятый тогда. Только сейчас мы ретроспективно справедливо видим в нём единственного идейного (не просто стихийного) анархического деятеля и мыслителя Великой французской революции. К тому же он умер в 1803 году, довольно рано, в 53 года. В конце жизни писал много романов и повестей. В общем, это такая фигура, которую стоит упомянуть. Но повторяю, это совершенно одинокий голос, за которым не стоит какого-либо течения. Обратите внимание: им связывается критика неравенства с критикой управления. Связь богатства и власти особенно заметна в последней фразе об управителях и управляемых. Как ни странно, во всей Великой французской революции никто больше такой идеи не высказал, потому что те, кто был как бы за социальное равенство, жаждали власти и террора, а те, кто был как бы за свободу, были ограничены своим культом священной частной собственности и связанным с ней элитаризмом. А вот связать эти две идеи на уровне мысли (что является визитной карточкой анархизма и его позывными) кроме Марешаля никто не смог.

Но, как я уже говорил, анархизм возникнет чуть позже, как реакция на провал надежд Великой французской революции, на то общество, которое тогда возникло. И непосредственным таким поводом станет — ещё раз перекину мостик к следующей нашей теме, Годвину, который будет в следующий раз, — то, что в соседней Англии Эдмунд Бёрк напишет свою знаменитую книгу «Размышления о революции во Франции», где осудит революцию, осудит Просвещение, осудит всё модернистское направление развития Европы. И этот текст считается столпом консервативной мысли. А реакция на реакцию Бёрка и на Французскую революцию появится не во Франции, а в Англии. И там выступит первый великий анархист — Уильям Годвин. В этом смысле можно перефразировать известную цитату Ленина и сказать, что Бёрк и Французская революция «разбудили» первого анархиста Уильяма Годвина и последующих. Это наш мостик уже к следующей теме.

А сейчас я хочу перейти к последнему крупному сюжету сегодняшней лекции. Ещё раз извинюсь: сегодняшняя лекция очень мозаичная; я сам не люблю так мельчить, когда всё изложение превращается в схематический и беглый перечень каких-то имён и книг, и ни о ком я не говорю много и подробно. Одако, повторяю, этому мы положим конец в следующий раз, когда перейдём от предыстории и протоанархизма к собственно истории классического анархизма Нового времени. И вот тогда начнём уже двигаться более ровно, более подробно, более поступательно, не будем так скакать, а будем говорить об отдельных мыслителях, посвящая им, каждому по одной большой лекции (Годвину, Штирнеру, Прудону, Толстому), а то и по две-три (Кропоткину и Бакунину) и сможем сочетать там и биографию, и взгляды. Сейчас у нас такой галоп, но он заканчивается вместе с разговором о генезисе, истоках и предшественниках анархизма.

И вот сюжет, о котором я обещал поговорить немножко. Это сюжет: «либерализм и анархизм», сюжет, о котором написана блестящая ранняя книжка Борового. Дело в том, что ведь ещё в XVII–XVIII веках всё общественное движение и политико-социально-философская мысль не дифференцировались и ещё долго не дифференцируются. Это произойдёт окончательно только в середине XIX столетия: когда пути либерализма, консерватизма, демократизма, государственно-авторитарного социализма и анархизма (либертарного социализма) навсегда и со всей определёностью разойдутся.