Mater Hispania: христианство в Испании в I тысячелетии

У иудеев тоже, по удивительному порядку божественного устроения, имя Феодоры и мой сан были объединены в одном человеке. Феодор, который был высшим священнослужителем у неверного народа, пересказал сон, который увидел за некоторое время до его исполнения, не только иудеям, но и одной своей родственнице, самой влиятельной женщине в городе, а также многим христианам, следующими словами: «Когда я по обыкновению шел в синагогу, двенадцать человек простерли руки навстречу мне со словами: «Куда ты идешь? Там лев». Я, услышав о льве, задрожал, однако, убегая, нашел место, откуда мог посмотреть, и увидел в синагоге монахов, удивительно сладостно распевающих псалмы. Тотчас меня охватил еще больший страх, и если бы я не вошел в дом иудея no имени Рувим, а оттуда не добежал быстро до своей родственницы, то вряд ли избежал бы смертельного страха. Она, утешив меня, спасла меня, едва живого, от этого ужаса». Его сновидение очень ясно и не нуждается в толковании. Ибо Кто тот лев, как не от колена Иудина и корени Давидова?[379] Кто эта родственница, как не та, о которой написано: «Единственная – она, ближняя моя»? Одно только то казалось неясным, что он вошел в дом иудея Рувима, когда испугался льва. Это позднее очевиднейшим образом объясняет нам сам лев, который пугал, чтобы спасти. Об этом мы скажем позднее в подходящем месте.

 Теперь же вернемся к начатому рассказу. Из города Иамона были готовы отправиться в путь больше слуг Христовых, чем, как считалось, проживало в городе. Они с таким воодушевлением преодолели тяготы пути, что пролетели тридцать миль радостней, чем если бы их позвали на пир в какое-нибудь красивое загородное имение. Наконец, мы пришли в Магону, и я тотчас отправил клириков объявить иудеям о моем прибытии и просить у них прийти в церковь. Они ответили, что им не следует входить в церковь в этот день – полагаю, чтобы не быть оскверненными – так как день этот суббота, и если они нарушат обряд этого дня какими-либо действиями, то совершат большое преступление. Я ответил, что прошу их, если им так будет угодно, ожидать меня в синагоге, если уж войти в церковь считается у них осквернением; что во всяком случае мы не вынуждаем их к работе;[380] что предстоящий спор о законе будет сдержанным и следует не ссориться, а обмениваться мнениями, или, если они не избегают спора таким хитроумным образом, а приводят настоящее оправдание, то пусть покажут, по какому предписанию им запрещено вести разговор в праздничный день. Хотя они упорно возражали на каждый мой довод, все же, в конце концов, движимые страхом перед тем самым львом, они собрались в доме, где я остановился. Я сказал: «Позвольте спросить вас, братья, почему вы в городе, подчиненном римским законам, собираете кучи камней и всевозможное оружие как будто против разбойников? Мы принесли книги, чтобы учить, а вы – мечи и дубины, чтобы убивать. Мы жаждем приобретать, вы – разрушать. Несправедливо, я думаю, что предмет нашего спора для той и другой стороны различен. Вы, как я вижу, жаждете нашей крови, а мы – вашего спасения». На это они, немного испугавшись, возражали, а наши подтвердили, что дело обстоит именно так, однако они продолжали стоять на своем и даже клялись. Тогда я, чтобы разрубить узел начинавшегося раздора, сказал: «К чему клятва там, где можно представить наглядное доказательство? Пойдемте в синагогу, и там – вы сами станете свидетелями – подтвердится, опирается ли ваше заявление на обман или на правду».