Матерь Тьмы

И, конечно же, дамы, в большинстве своем, прошли через романтическое увлечение им, и некоторые, как я понимаю, желали оказаться в его постели и не стеснялись проявлять инициативу по этой части (вы же помните, это были яркие раскрепощенные женщины своего времени), и все же нет никаких доказательств того, что у него был роман с кем-либо из них. Даже наоборот. Скорее всего, когда страсти начинали закипать, он говорил нечто вроде: «Моя дорогая, поистине, я больше всего на свете желал бы оказаться с вами, но я должен сказать, что у меня имеется чрезвычайно ревнивая и совершенно необузданная любовница, которая, если узнает, что у нас хотя бы намечается роман, перережет мне горло в постели или заколет меня ножом в ванной (знаете, Франц, он ведь имел некоторое внешнее сходство с Маратом, которое с годами все усиливалось) и не преминет плеснуть кислотой на ваши прелестные щеки и губы, моя дорогая, или воткнет шляпную булавку в эти очаровательные глаза. Она настоящая тигрица, к тому же сверх всякой меры освоившая жуткую сторону жизни».

Мне рассказывали, что он действительно создавал для них это (воображаемое?) существо, и порой становилось неясно, о реальной ли женщине идет речь, или о богине, или о некой метафорической сущности. Он говорил: «Она – безжалостный ночной зверь, но при этом обладает мудростью, восходящей к Египту и даже глубже; и для меня она совершенно бесценна. Она, видите ли, шпионит для меня за зданиями, ведет разведку столичных мегаструктур. Она знает их секреты и тайные слабости, их тяжелые ритмы и мрачные песни. И сама она такая же тайна, как и их тени. Она моя Царица Ночи, Мадонна Тьмы».

Стоило Байерсу продекламировать заключительные слова де Кастри, как Франц припомнил, что Мадонна Тьмы – одна из Матерей Скорби де Куинси, третья, младшая из сестер, которая всегда ходила под вуалью из черного крепа. Знал ли об этом де Кастри? И была ли его Царица Ночи такой же, как у Моцарта? Всевластной, если не считать не повиновавшихся ей волшебной флейты и колокольчиков Папагено? Но Байерс продолжал:

– Представьте себе, Франц, постоянно ходили слухи, которые некоторые пропускали мимо ушей: что де Кастри то ли посещает, то ли преследует дама, с тюрбаном либо широкополой шляпой, но обязательно с вуалью, на голове, которая одевается в струящиеся платья и притом очень быстра в движениях. Этих двоих можно было увидеть вместе на оживленной улице, или на Эмбаркадеро, или в парке, или на противоположном конце переполненного театрального фойе; обычно они быстро шли и возбужденно или сердито разговаривали, постоянно жестикулируя, но стоило к ним приблизиться, как дама исчезала. Судя по рассказам, все же бывали случаи, что она оставалась, но он никогда не представлял ее, не заговаривал с нею при ком бы то ни было и вообще вел себя так, будто они совершенно незнакомы. Однако при этом он казался раздраженным и даже, по словам одного-двоих знакомых, испуганным.

– И как же ее звали? – осведомился Франц.

Байерс сверкнул улыбкой:

– Я ведь уже сказал, мой дорогой Франц, что он ни разу не представил ее никому. В лучшем случае он называл ее «эта женщина», а иногда, как ни странно, «упрямая и надоедливая девчонка». Возможно, несмотря на все его темные чары, тиранический характер и ауру садомазохизма, он боялся женщин, и она каким-то образом олицетворяла или воплощала этот страх.

Реагировали на эту таинственную фигуру по-разному. Мужчины, как правило, были снисходительны, заинтригованы и строили предположения, вплоть до самых диких: в разное время предполагалось, что она Айседора Дункан, Элеонора Дузе или Сара Бернар, хотя в то время им было, соответственно, около двадцати, сорока и шестидесяти лет. Но, говорят, истинное очарование не стареет; вспомнить хотя бы Марлен Дитрих, или Арлетти, или (звезду из звезд) Клеопатру. Напомню, что ее лицо всегда было покрыто черной вуалью, на которой иногда к тому же был узор из россыпи черных горошин, как будто множество выстроенных по неведомому порядку «мушек» или, как якобы сказала одна дама, «короста от черной оспы».

Если уж на то пошло, ее единодушно ненавидели все женщины.

Конечно, это описание, вероятно, несколько искажено преломлением через мнение Клааса и Рикера, от которых я получал эти сведения. Рикер, часто ссылавшийся на египетскую мудрость и ученость, считал, что таинственная леди была все той же полячкой-любовницей, сошедшей с ума от любви, и сдержанно не одобрял того, как обращался с нею де Кастри.