Матерь Тьмы

– Да, это верно. Что ж, де Кастри, после расставания с Кларком, остался просто одиноким угрюмым стариком… Примерно тогда же он изложил Джорджу Рикеру свою биографию в совершенно неромантическом виде. Оказалось, что он потомок канадских французов, а вырос в Северном Вермонте, его отец был то печатником в маленьком городке, то фермером, который проваливался во всех своих начинаниях, а он сам был одиноким и несчастным ребенком. В этом есть доля правды, вам не кажется? И все это заставляет задуматься, какой могла быть сексуальная жизнь такого человека. Я бы сказал, что для любовниц там вообще нет места, а уж для таинственных высокопросвещенных иностранок… Как бы там ни было, с Кларком он предпринял последнюю попытку сыграть всемогущего ужасного колдуна, и результат оказался столь же горьким, как и в первой попытке, которую он предпринял в Сан-Франциско эпохи fin de siecle (если, конечно, он не делал ничего подобного раньше). Угрюмый, одинокий… В то время у него был только один литературный знакомый – или, если уж на то пошло, друг, как ни толкуй это понятие. Тут Клаас и Рикер единодушно сходятся. Это Дэшил Хэммет, который жил тогда в Сан-Франциско в съемной квартире на углу Пост и Гайд-стрит и писал «Мальтийского сокола». Мне это пришло на ум, когда вы пытались вспомнить название книжной лавки – «Черная собака», «Какаду» и прочее. Видите ли, в детективном романе Хэммета покрытого черной эмалью и усыпанного, как в сказке, драгоценными камнями золотого сокола (в конце концов выясняется, что это подделка) иногда называют Черной птицей. Клаас и Рикер рассказали мне, что они с де Кастри много говорили о черных сокровищах. И об исторической подоплеке книги Хэммета: рыцарях-госпитальерах (позже они стали называться мальтийскими рыцарями), которые создали этого сокола, и о том, что некогда они еще именовались родосскими рыцарями…

– Опять этот Родс-Родос! – перебил Франц. – Родс, шестьсот семь!..

– Да, – согласился Байерс. – Сначала Тиберий, потом госпитальеры. Они владели островом двести лет, но в тысяча пятьсот двадцать втором году султан Мухаммед Второй все же выгнал их оттуда. Но насчет Черной птицы… Помните, я недавно говорил о перстне де Кастри pietra dura – мозаике из черных полудрагоценных камешков, изображающей черную птицу? Клаас утверждал, что именно этот перстень вдохновил Хэммета на сюжет «Мальтийского сокола»! Конечно, не стоит заходить в предположениях очень уж далеко, но все это действительно странно, вам не кажется? Де Кастри и Хэммет. Черный маг и автор «крутых» детективов.

– Если подумать, то странного вовсе не так уж много, – возразил Франц, взгляд которого снова отправился в бесцельные скитания по комнате. – Ведь Хэммет был не только одним из немногих великих романистов Америки, но и довольно одиноким и замкнутым человеком и, помимо всего прочего, отличался почти невероятной честностью. Он ведь предпочел отбыть тюремный срок, но не выдал доверившихся ему людей. Во время Первой мировой войны он добровольно завербовался в армию, служил на холодных Алеутских островах, а в конце жизни долго и упорно сопротивлялся безнадежной болезни. Нет, он должен был заинтересоваться таким неординарным стариканом, как де Кастри и проявить суровое, без сантиментов, сострадание к его одиночеству, горечи и неудачам. Извините, Дональдус, продолжайте.

– Да, собственно, и продолжать-то нечего, – сказал Дональдус, но его глаза вдруг забегали. – Де Кастри умер от тромбоза коронарной артерии в тысяча девятьсот двадцать девятом году, пролежав две недели в городской больнице. Это случилось летом; помнится, Клаас сказал, что старик немного не дожил до краха фондового рынка и начала Великой депрессии, а ей бы он порадовался, потому что она явилась бы подтверждением его теории о том, что из-за чрезмерного увлечения мегаполисным онанизмом мир стремительно катится в тартарары.

Вот и все. Де Кастри кремировали, согласно его пожеланию, на что ушли его последние деньги. Скудное имущество разделили между собой Рикер и Клаас. Никаких родственников у него, конечно, не было.

– Я рад, – сказал Франц. – В смысле, рад тому, что его кремировали. О, я знаю, что он умер, не мог он не умереть в таком-то возрасте, но все равно, помимо всего прочего, о чем шла речь сегодня, у меня сложился образ де Кастри. Он был очень стар, но при этом жилист и все еще очень проворен, и продолжал рыскать по Сан-Франциско. И, благодаря тому факту, что он не только умер в больнице, но и был кремирован, его смерть представляется более бесповоротной.