Материнский инстинкт

– Нет, что ты, – улыбнулась Алла, – были специальные прялки в каждом доме, вроде колеса на подставке, которое можно вертеть, вот женщины зимой и занимались рукоделием. Тогда ведь интернета с телевизором не было. Да ты бабушку лучше порасспрашивай, она-то как раз еще в деревне родилась, может, помнит что-то. И про семейную историю она тебе больше расскажет, я своих двоюродных братьев-сестер и то не всех знаю.

Если учесть, что у Аллиной матери, то есть Сашиной бабушки, было три сестры и три брата, и почти у каждого по несколько детей, а у отца – Сашкиного деда – ситуация в семье ненамного отличалась, Аллу можно было понять. К тому же жили все эти многочисленные родственники не только в Беларуси, но и в России, Украине, а кто-то, кажется, даже в Прибалтике, так что собирались и виделись не часто, особенно младшие звенья семейной истории. А уж после того, как не стало Аллиного отца, с родней по его линии связь почти оборвалась. Хватало общения в своей маленькой семье: в доме жили три поколения, мама, Алла и Саша. К сожалению, каждое поколение действительно представлено было в единственном женском экземпляре: отец Аллы погиб незадолго до замужества дочери, а замужество закончилось к тому моменту, когда Саша шла в первый класс. И если в первые годы после развода Алла была уверена, что обязательно попробует построить второй брак, который окажется крепче, чем первый, то с течением времени сама эта мысль стала утрачивать актуальность. Да и примеры в ближайшем окружении не способствовали энтузиазму по этому поводу: сколько в школе среди коллег матерей-одиночек, воспитывающих детей самостоятельно, а уж о семьях учеников и говорить нечего. В силу обязанностей вынужденная посещать дома своих подопечных и знакомиться с условиями проживания детей, Алла насмотрелась всякого. Оставалось только радоваться, что у нее, кроме дочери и работы, есть собственная квартира и еще относительно нестарая и здоровая мама, способная в том числе и помочь с Сашкиным воспитанием и элементарным присмотром за ребенком, пока Алла корячится в школе почти на две ставки, а после уроков бегает по ученикам, подрабатывая репетиторством. Вот и с домашним заданием, касающимся семейной истории, бабушка наверняка окажется способна разобраться гораздо лучше.

Отец

О том, что такое судьба, Михась Зубрик впервые по-настоящему задумался на фронте. Как ни удивительно, здесь возможностей для размышлений и о собственной жизни, и о том, что происходит с окружающими, и о будущем своей земли, у него, казалось, было больше, чем дома. Было ли дело в оторванности от привычных, ежегодно повторяющихся крестьянских забот, в круговороте новых событий, людей и эмоций, с которыми столкнула его война, или в чем-то еще – он не смог бы, наверное, ответить и сейчас. Но почти уже прожитая жизнь только укрепила его в сознании, что все происходящее и с ним лично, и с его родиной, и с теми, кого он любит или любил, – не случайно. Наверное, именно такое понимание помогло ему когда-то смириться и с пустотой, встретившей в родном дворе после возвращения с фронта, и с раскулачиванием, которое навсегда разбросало по свету половину деревни. И помогло преодолеть смерть каждой из жен.

Наверное, знай он в семнадцатом году, что дома осталась только мать, Михась вряд ли вернулся бы на родину, по крайней мере – насовсем. За три с половиной года до этого он уходил на фронт двадцатилетним испуганным, не знающим жизни дальше соседнего городка, куда ездил в помощь отцу торговать на предпасхальной ярмарке, парнем, который и грамоту-то знал еле-еле, читая по слогам и умея написать только собственные имя и фамилию. Правда, в отличие от большинства остальных его сверстников, призванных в том числе и из соседних белорусских деревень на службу родному царю-батюшке и российскому отечеству, Михась уже успел обвенчаться. И хуже всего было не только то, что за полгода его желание и нежность к Акулине ничуть не стали привычнее и расставаться было больно и безжалостно, а еще и неожиданная новость, которой то ли обрадовала, то ли огорошила его молодая жена буквально накануне расставания.

– Дитё у нас будет, Мишенька, – прошептала Аля под утро, когда он почти провалился в дрему, чувствуя во всем теле сладкий хмель, а в голове – пустоту и гнетущее отрицание того, что должно произойти уже завтра. В эти последние дни в родительской хате Михась не испытывал даже страха, покоя ему не давал один-единственный вопрос, но задать его было некому. Почему?

– Как дите? Ты уверена? – тут уже и ему стало не до сна; жена-то, казалось, и вовсе не собиралась засыпать, гладя его не только по спине и груди, но и по лицу, так что становилось щекотно и хотелось рассмеяться, по рукам и уставшим ладоням. На левой к тому же он умудрился еще и натереть мозоль, помогая отцу выкосить дальний участок: мало ли когда вернется, а работа ждать не будет, куда батьке одному потом вкалывать. Мозоль ныла, мешала, но отводить Акулинины пальцы Михась не хотел.