Материнский кров

— Куда ж ты, сынко, ночью пойдешь? Переночуй дома, а утром сядешь на попутную машину до города… — Ульяна даже привстала со своей малюсенькой скамеечки и к Митиному лицу голову наклонила («А ну, сынко, дай мне свои глаза…»). — Молчал, молчал и на, мать, наплету тебе дурницу. Так? Э-э-э…

— Не знаете вы, мамо, что на фронте сейчас… — Митя отставил табуретку здоровой рукой и распрямился над столом в полный рост — молодой высокий тополек, но раненый ведь, господи, так не хватает ему сейчас главной левой руки! Чего-то он не договорил и, раздумывая, тер ладонью щеку, а сам смотрел мимо матери, будто что-то видел за стенами хаты. — Наши Ростов уже сдали… Через два дня немцы тут будут… — Он сказал тихо, почти шепотом и повернулся к матери, оглядел всю один раз, и другой, и еще, словно прощался надолго и запомнить хотел.

— А ты сам не с Ростова щас? Сам ты тех немцев видел?

— Тех? Нет. И не хочу! — Митя отшатнулся от стола. — Зато видел, мамо, в Новороссийске, как они бомбы на людей кидают!.. И в карьере нашем видел… и на станции. Если мне не верите, что они творят, когда приходят как оккупанты, то послушайте, я сейчас вам прочитаю, как пишут те, кто видел. — Митя присел к своему чемодану, откинул верхнюю крышку. Шурша в фанерном коробе газетами, он какую-то выискивал, одной рукой у него это плохо получалось.

«Теперь сделал добрый запас бумаги на курево», — подумала Ульяна и удержала сына:

— Не бурхоти. Ты грамотный — то я знаю. Слухала я, тут вот слухала, в великой хате: ще бьются наши за Ростов!

— Это раньше бились, а сегодня перестали… Вы, мамо, думаете, я борщом домашним приехал пузо наедать? — Митя встал, в руке у него была нужная газета. А в голосе обида плеснулась. — Я ж из-за вас, мамо, утек из карьера…

— Шо ты кажешь? Шо ты кажешь? — зачастила Ульяна. — А ну дай мне свои глаза! С карьера утек?.. А я при чем? — Она встала в независимую позу, руки держала на бедрах и покачивала широко раскинутыми локтями: — Не учила я тебя такому и не буду. То ты свое задумал! — погрозила пальцем и ткнула, как штыком, в сына: — Как утекал — так и назад дорогу найдешь!.. Да был бы щас покойный батько в хате, он такого штурхана б дал — и сам ты, и твой чемойдан уже за порогом валялися бы, и газетки твои, як граки[5], поразлеталися по подвирью…

— Мамо, послушайте, что я вам скажу…

— Мать виновата? Давай, давай, обвинувачивай, за нее заступиться щас некому… Никуда я не стронусь из хаты — я твоему батьке, Митя, слово дала!.. А ты, родный сын, тикай дальше и всем скажи на дороге: «Я сам утикач, а моя мамка квочкою в хате сидит. Она моему батьке слово дала, що высидит до конца войны…» Та шо с тобою балакать? Побежишь завтра дальше и скажешь: «На шо она сдалась, такая мать!..» Поеду за сеном. Хоть худобе пригожуся… — Ульяна и правда засобиралась в дорогу. Сняла с гвоздя фуфайку, теплый платок из сундука достала.

— Мам, я не так выразился…

— Шо, маленький кричал: «Матуська плохо говорит!» А теперь — «не так выразился»?

— Да, теперь я ругаюсь на себя, — согласился сын. Точно так же Матвей соглашался в те последние побывки в хате. Подневольные люди, наверно, все одинаковые. И отцы и дети…

— А как же Ростов?

— За Ростов еще идут бои.

— Ну-ну, интересно… Какая ж брехня ще у тебя за пазухой? Доставай, не крыйся. — Ульяна понемногу успокаивалась. Фуфайку опять на гвоздь подцепила, за крышку сундука взялась, а сама не отпускала глаза сына.

— Можно и достать. — С этими словами Митя отвернулся, как будто и правда собрался, как фокусник, вынуть что-то из-под гимнастерки, но в пазуху не полез, а скинул с шеи перевязь, поддерживающую локоть левой руки. — Нема никакой тут раны… — Схватил левой рукой табуретку и приподнял от пола. Ему этого показалось мало, и он обхватил обеденный стол, чуть ли не к потолку вскинул вместе с чугунком борща и миской.

Ульяна ахнула, руками всплеснула:

— Ну, Митя… От за це… За слезы мои…

У нее не хватало слов. Подняла над головой кулаки, сжала:

— Ниякою покутою[6] не отпросисся… — Отвернулась от сына, кулаки себе на глаза наложила, завехлипывала: — Та за шо мне такая покара господня?.. Та рази ж то я от родного сына заслужила?..

Не было сил продолжать дальше спор. Первый раз она переживала в своей хате такое. И от кого? От сына, от своей последней надежды… Если уж дети стали такую шкоду творить, то где же, где искать правду по белу свету? «В своей хате — своя и правда…» Нельзя ж брехнею жить, господи-и-и… Она стояла, закрыв глаза, ей не хватало воздуха… Ушла в спальню, тихо притворила за собой дверь. Постель сыну в хатыне приготовила раньше. Пусть сегодня ляжет без материнского благословенья.