Матильда

Премьера стала ее триумфом. Критики наперебой говорили о удивительной чеканной манере танца, полной резкой четкости и уверенности движений, почти животного магнетизма, свойственной доселе только урожденным итальянкам. Балетное сообщество признало ее не просто своим полноправным членом, но и новой, ярко сияющей, и наконец, взошедшей зведой.

Дует в «Калькабарино» она танцевала со своим учителем – Энрико Чекетти, репетиции с которым она упорно совмещала с занятиями в труппе все эти годы.

И по примеру кумира своей профессиональной жизни, блистательной Вирджинии Цукки, Матильда горячо расцеловала учителя прямо на сцене.

Николай впервые поймал себя на неприятной мысли: он действительно, вероятнее всего, не сможет уже полюбить кого-то так, как любит Матильду. Но вот сможет ли полюбить она, женщина, в душе которой казалось бы таится гораздо больше воли и силы, чем в нем самом?

Он был не в силах скрыть своей внезапной обиды, и после еще одного, на первый взгляд, пустякого проишествия между ними произошла первая мучительная ссора.

Юбилейное, пятидесятое представление «Спящей красавицы», должно было произойти в присутствии Петра Ильича Чайковского и включить в себя чествование гения. Перед этой встречей Матильда волновалась чуть ли не вдвое больше, чем перед ее сольным дебютом. Феликс Иванович имел честь общаться с Чайковским еще много лет назад, и часто вспоминал дома эти встречи. При первой постановке «Спящей красавицы», в которой был задействован отец Матильды, Чайковский бывал на каждой репетиции и даже самостоятельно аккомпанировал артистам на рояле.

Лежа в кровати без сна, Матильда все говорила и говорила Николаю о том, каким удивительно непостижимым для простого смертного человека остается разум композитора. Не склонная к мистицизму, она преклонялась перед великим торжеством интеллекта человека перед вселенной, победой порядка над хаосом, мучительной борьбой всесильной и бессмертной души человека с теми рамками, что отмерены нам и отпущены на наш жизненный срок.

Николай слушал и только делал, что повторял, мол пройдет все как нельзя лучше – иначе просто не может пройти – у Матильды была не главная, но весьма заметная роль, с выгодным и красивым па-де-де, и в конечном итоге Петр Ильич просто не сможет не заметить ее, не заметить то, как выделяется она своей безудержной и неутомимой самоотдачей и погружением в происходящее на сцене таинство искусства.

Привыкшая доверять Николаю, Матильда, наконец, успокоилась и закрыла глаза.

Она добилась того, что именно она выводила Петра Ильича на сцену для оваций, после чего должно было начаться чествование и вручение композитору символического венка, по завершению торжества кинулась за кулисы к ожидающему ее Николаю. В тот момент Николай забыл обо всем на свете, и даже об осторожности: он не ощущал пространство и время, как и всю реальность происходящего, и чувствовал лишь правоту и правдивость всех сказанных ею слов – о том, что проживая роль за ролью, ты можешь прожить множество историй, вместить в свою жизнь сотни чужих судеб и жизней, и он безумно, безумно, безумно был очарован этим даром человечества самому себе, как и самой Матильдой…

Так что, забыв на один миг не только о спектакле, но и обо всем на свете, Николай не хотел никуда ее отпускать.

Кончилось все тем, что во время вручения венка Матильды на сцене не оказалось – она опоздала, что было неоднозначно воспринято руководством и артистками и что было отмечено в целом ряде критических статей.

Матильда была безутешна, и, в конце концов, дело обернулось настоящей ссорой.

Все потому, что из лучших побуждений, желая утешить ее и подбодрить, Николай выразился примерно так: «Матильда танцует столь хорошо и безупречно, что он, Николай, не верит и вряд ли до конца когда-нибудь сможет поверить своему счастью. Что танцует она для него, Николая».

В этой фразе не было, казалось бы, ничего такого, тем более что Матильда сама неоднократно рассказывала ему о том, что она всегда ощущает в зале его присутствие, даже если у него нет возможности посетить ту или иную постановку. И о том, как со сцены она мысленно и каждым своим жестом обращалась лично к нему…

Матильда же тем не менее в ответ на его слова разразилась совершенно гневной тирадой. Николай такого не ожидал и даже растерялся перед такой агрессией и напором.

– Никогда, слышите, никогда я не танцевала для вас – сердито и запальчиво говорила Матильда, невольно переходя от нервозности ситуации на «вы», – и все, что я делаю и о чем я думаю, ни в коей мере не сводится лично к вам. Это было бы преступлением. Это превратило бы любой театр в бордель, любую книгу сделало бы заказом.

Так впервые Матильда осознала, что каким бы близким ни был тебе человек, на определенном уровне вы все равно останитесь друг для друга чужими, если не посторонними. И в этом нет ничего не то чтобы страшного, но плохого или необратимого – нет и в помине.