Матрос 30-го Черноморского экипажа Петр Кошка и другие доблестные защитники Севастополя

Произошло знаменитое Балаклавское сраженіе, окончившееся полною побѣдою нашихъ войскъ, причемъ въ наши руки попалось небольшое число плѣнныхъ, лошадей, не мало оружія, одно знамя, 11 орудій, 60 патронныхъ ящиковъ и всякаго турецкаго скарба.

Балаклавская побѣда оживила духъ нашихъ войскъ, которыя съ большимъ рвеніемъ принялись возобновлять разрушенныя укрѣпленія.

23 октября изволили прибыть Великіе Князья Николай и Михаилъ Николаевичи.

Войска приняли Царскихъ дѣтей восторженно.

— Драться будемъ, ребята!—сказали они, объѣзжая войска подъ сильнымъ дождемъ.

— Рады стараться! Ура! Готовы въ огонь и воду!—слышались повсюду крики.

— Государь Императоръ кланяется вамъ, ребята!..

— Будемъ драться на смерть! Ура!

Полетѣли на воздухъ шапки, и каждый

воинъ, ободренный ласковымъ Государевымъ словомъ, чувствовалъ сильный восторгъ.

Это совершилось передъ самымъ Инкерманскимъ сраженіемъ, почти наканунѣ.

24-го октября, началось знаменитое Инкерманское дѣло, хотя для насъ и не удачное, но за то полки столько выказали геройской отваги, что привели въ немалое смущеніе союзниковъ.

Въ такой маленькой книжкѣ всего не разсказать, а пришлось бы исписывать цѣлые томы, чтобы описать мало-мальски подробно, но не утерплю, чтобы не упомянуть слѣдующаго эпизода:

Въ пылу битвы рядовой Охотскаго полка (имя неизвѣстно) выноситъ на себѣ убитаго французскаго офицера.

Когда къ нему обратились съ вопросомъ, къ чему онъ притащилъ убитаго, солдатъ отвѣтилъ:

— Это храбрый офицеръ! Онъ на моихъ глазахъ уложилъ троихъ нашихъ и моего капральнаго; я не спускалъ съ него глазъ, и, все-таки добравшись, всадилъ ему въ бокъ штыкъ; въ ту минуту, какъ онъ надалъ, онъ осѣнилъ себя крестнымъ знаменіемъ. Вижу я, что это не бусурманъ, а христолюбивый воинъ, и потому нужно похоронить его съ нашими. Поступокъ и отвѣтъ настоящаго православнаго витязя.

А вотъ вамъ тоже подвигъ, но только особаго рода:

Кончился бой.

Истомленныя войска двигаются къ Се-

вастополю отдѣльными группами, а нѣкоторые ужъ сильно усталые или изнемогшіе отъ ранъ кучками садятся при дорогѣ.

Откуда ни возьмись, появляется старуха, идетъ она изгибаясь подъ вязанкой дровъ, съ большущимъ горшкомъ и сковородкой подъ мышкой. Живо усѣвшись между солдатами, она развела огонь, разогрѣла сковородку и, смазавъ ее постнымъ масломъ, проворно начала печь аладьи!

Быстро исчезаютъ аладьи въ желудкахъ проголодавшихся воиновъ, а старуха печетъ все новыя и приговариваетъ:

— Кушайте, отцы мои, кушайте, дѣтки Царскіе! Бѣдные крохоточки вернутъ вамъ силы богатырскія... Кушайте, родные, даръ Божій во здравіе!

Великъ-ли самъ по себѣ аладушекъ, но тотъ, кто былъ въ дѣлѣ, самъ пойметъ, что дорогъ онъ самъ по себѣ, но и дороже каждому чистое материнское сочувствіе.

И никто даже не посмѣлъ предложить ей плату, отъ которой она навѣрно бы отказалась.

Послѣ Инкерманскаго сраженія на бастіонахъ потекла прежняя жизнь, пополамъ со смертью. Часто повторяющіеся штурмы и сраженія никому уже не угрожали, все свелось только на мелкую перѳ-стрѣлку и безпрестаннымъ ночнымъ нападеніямъ охотниковъ.

Теперь обратимся къ нашему герою, о которомъ не было сказано еще ни одного слова.

Вотъ траншея (глубокій ровъ, по которому ходятъ на бастіоны), тянувшаяся изъ города среди бастіоновъ. По бокамъ ея темнѣютъ тѣсныя землянки.

Подымемся на самый бастіонъ, площадка котораго вся перерезана траверсами (насыпями). На насыпяхъ лежатъ пушки и цѣлыя пирамиды чугунныхъ ядеръ.

Вотъ землянка, вырытая въ длину человѣка. Это «квартира» офицера, начальника бастіона.

На свѣжаго человѣка бастіонъ производитъ довольно жуткое впѣчатлѣніе. Поминутно проносятся надъ головою пули, шлепаются тутъ-же на землю. Вотъ и солдатскія землянки съ нарами человѣкъ въ пять.

Землянка эта такъ низка, что нужно входить туда согнувшись. Первое что тамъ попадается на глаза, такъ это икона съ теплющимися подъ нею восковыми свѣчами. Въ землянкѣ совсѣмъ было-бы темно, еслибы не свѣтъ отъ свѣчей.

На нарахъ сидятъ три матроса и играютъ въ карты. Двое изъ нихъ уже ножи-лые, съ большими усами и бакенбардами, третій выглядитъ совсѣмъ молодымъ, съ маленькими усиками и плутоватымъ выраженіемъ скуластаго лида.

— Ну, подставляй носъ,—говоритъ молодой, держа съ угрожающимъ видомъ въ рукѣ цѣлую колоду картъ.

— Который разъ уже!—говорятъ черные бакенбарды, защищая ладонью свой органъ обонянія.—Ишь везетъ ему словно жиду!

— Не жалей носа! трунитъ молодой.— Все равно завтра его оторветъ съ башкой пожалуй.

Дѣлать нечего, партнеръ покоряется своей участи, и молодой мѣрно начинаетъ отсчитывать удары поносу.

Не успѣлъ онъ отсчитать до пяти, какъ въ блиндажъ (землянку) вбѣжалъ матросъ.

— Знаете что, братцы?—заговорилъ онъ, садясь на нары.—Давеча ползуны аглицкаго енарала въ городъ повели!

— Въ городъ? — спросили играющіе, бросая карты

— Енаралъ, какъ есть!—сообщалъ новоприбывшій.—И мундеръ на емъ красный, все какъ есть, и усы бриты...

— Можетъ быть и барабанщикъ, — усмѣхнулся молодой, не выпуская изъ рукъ картъ.

— Чево барабанщикъ!—знаю я ихнее