Матрос 30-го Черноморского экипажа Петр Кошка и другие доблестные защитники Севастополя

Воздухъ пронизываютъ конгревовы ракеты, которыя летятъ съ шипѣніемъ, оставляя за собою огненную ленту. Взадъ и впередъ летятъ бомбы, а среди ихъ «Жеребцы», т. е. лохматки, испуская изъ себя искры, похожія на лошадиную гриву. Вотъ темная полоса непріятельскаго редута вдругъ сразу освѣщается огненнымъ вѣнцомъ ружейныхъ выстрѣловъ. Гдѣ-то слышится отдаленное «ура», смѣшанное съ общимъ гуломъ ружейныхъ и пушечныхъ выстрѣловъ.

Это наши разудалые охотнички, сдѣлавъ вылазку, тревожатъ покой непріятеля.

Рѣдко кто спитъ въ такую ночь, развѣ нѣкоторые сильно утомленные забираются въ блиндажъ, чтобы хоть на малое время укрѣпить свои силы сномъ.

Но и тутъ, подъ толстою земляною крышею блиндажа, часто появляется ненасытная смерть за своими жертвами: какая нибудь неожиданная гостья бомба, пробивъ крышу, ввалится туда, разрывается на сотни осколковъ и спавшіе такъ и остаются спать сномъ вѣчнымъ, непробуднымъ. Всюду, на бастіонахъ, во рву, въ амбразурахъ, словно въ муравейникѣ ко-пашатся люди. Это рабочія команды, поправляющія нанесенныя за день поврежденія непріятельскими орудіями.

— Бомба!—слышится обычный голосъ •сигнальщика; всѣ бросаются на землю.

— Померла!—слышится тотъ же голосъ.

Это значитъ, что трубка погасла; при

громѣ непрерывныхъ выстрѣловъ снова принимаются люди за прерванную работу.

— Бомба! Берегись!

Но ужъ поздно. Съ шумомъ врѣзывается какая нибудь лохматка, затѣмъ слышится предсмертный стонъ десятка человѣкъ.

— Носилки сюда!

Слово «носилки* произносятся такимъ привычнымъ холоднымъ тономъ, что такъ и кажется, что нужно будетъ нести землю или камни, но не куски окровавленнаго человѣческаго мяса. И такъ тянется эта тревожная жизнь, изо дня въ день, недѣлями и цѣлыми безконечными мѣсяцами. Люди привыкли уже къ этому, относятся ко. всѣмъ этимъ ужасамъ совершенно спокойно, зная, что и съ нимъ съ минуты на минуту можетъ случиться тоже, что и съ сотнями другихъ.

Не слаще было и союзникамъ.

Положеніе ихъ войскъ, жившихъ въ палаткахъ, подъ проливными дождями и среди невылазной грязи, было бѣдственнымъ, они сильно нуждались въ дровахъ, которыхъ не хватало не только для бивуачныхъ огней, но и для варки пищи. Число больныхъ увеличивалось съ каждымъ днемъ.

Французы хоть сколько нибудь заботились о постройкѣ бараковъ, но у англичанъ было еще хуже; у нихъ больные и раненые часто валялисъ безъ всякаго присмотра, не имѣя лекарствъ и даже пищи. Всѣ предметы для необходимыхъ потребностей, привозимые изъ Англіи, сваливались въ Балаклавѣ, въ общую кучу и никто не зналъ, что тамъ находилось.

Англійской конницы почти не существовало, такъ какъ она сильно пострадала отъ нашихъ подъ Балаклавой и Инкерманомъ.

Что касается до турокъ, то ихъ положеніе было еще хуже, чѣмъ остальныхъ союзниковъ. О нихъ положительно никто не заботился; продовольствіе и ихъ одежда были хуже всѣхъ, и хотя французы и помогали имъ, насколько возможно, но за то англичане поступали съ ними такъ, какъ привыкли поступать споконъ-вѣку со всѣми народами, стоящими ниже ихъ въ культурномъ отношеніи. Они просто употребляли турокъ вмѣсто вьючныхъ животныхъ, нисколько не заботясь объ ихъ пропитаніи.

Турки (войска которыхъ находились при обѣихъ арміяхъ) кое-какъ терпѣли, и многіе изъ нихъ, будучи не въ состояніи выносить гнетъ просвѣщенныхъ мореплавателей, просто-напросто перебѣгали на нашу сторону.

Такихъ перебѣжчиковъ къ намъ много появлялось и кромѣ турокъ; появлялись у насъ и англичане, сардинцы (прибывшіе впослѣдствіи) и даже французы.

Впослѣдствіи, т. е. къ веснѣ 1854 г., дѣла ихъ замѣтно улучшились, у союзниковъ были понастроены деревянные бараки, и даже по всему занимаемому ими прибрежію провели желѣзную дорогу.

Но несмотря на всѣ вышеупомянутые недостатки, непріятельская армія превышала нашу во многомъ, какъ своею многочисленностью, такъ и исправнымъ вооруженіемъ. У нихъ были хорошія дальнобойныя ружья, между тѣмъ какъ пули нашихъ гладкоствольныхъ штуцеровъ часто не достигали своего назначенія.

Въ описываемую мною ночь вылазокъ не было, и только обѣ враждующія стороны изрѣдка перекидывались между собою орудійными выстрѣлами.

Далеко впереди нашихъ бастіоновъ, почти передъ самымъ носомъ непріятеля, въ наскоро вырытомъ ложементѣ залегло нѣсколько человѣкъ въ лохматыхъ попа-хахъ, закутанные въ бурки.

Это пластуны.

Темень страшная. Небо заволоклось тучами и накрапываетъ мелкій дождь Молча лежатъ они, устремивъ далеко впередъ свои зоркіе кошачьи глаза.

Воздухъ изрѣдка пронизываютъ свѣтящіяся гранаты, освѣщая собою подобно молніи окрестность. Далеко впереди еле чернѣется англійскій бастіонъ.

Вотъ кто-то изъ лежавшихъ тихо кряхнулъ и заскрежеталъ зубами. Остальные чуть шевельнулись.

— ІЦо тамъ таке? — раздается чуть слышный шопотъ.

— А бо-жъ не бачишь, що Охраменко вбило!—слышится тихій отвѣтъ.

И правда: шальная пуля угодила удалаго казака Охраменко въ спину, и тотъ, издавъ только невольный, чуть слышный для посторонняго уха, вздохъ, отдалъ Богу душу.

Тихо приблизились двѣ темныя фигуры съ носилками, положили на нихъ покойника и затѣмъ исчезли во мракѣ подобно привидѣніямъ.