Мажарин

Клеймила эти мысли невозможностью и прятала далеко-далеко, не думая, что когда-нибудь придется их наружу вытащить.

— И не надо оно тебе, — вздохнул Мажарин.

— У меня от игристого обычно не болит, поэтому я его легко пью, а сегодня болит тоже. Ну, это просто я такой невротик.

— А последнее слово сейчас слитно или раздельно пишется?

Марина задумалась сначала, потом расхохоталась:

— Мажарин, блин! Озабоченный!

— Я всегда такой был, — с улыбкой зажмурился, оглушенный ее звонким смехом. –

Хотя нет, не всегда. Только возьму себя в руки, начну вести порядочный образ жизни, Стэльмах на горизонте появляется. Какая уж тут порядочность…

— Даже врожденная и та слетает.

— Особенно, если Маринка рядом с голой задницей.

— Ты забыл, я же за ум взялась, — напомнила, приподнимаясь на локте и заглядывая ему в лицо.

— Зря, — потянулся он и улегся на спину, закинув руки за голову. — Я же в плохую девочку влюбился. Где моя плохая девочка? Куда ты ее дела?

— Хочешь, чтобы я снова шлялась по ночам и танцевала на столе?

— Было бы замечательно.

— Угу, а кто вчера жаловался, что его, видите ли, как шлюху таскают?

— Кстати. В машине у нас точно секса не будет. Никогда в жизни. Это тогда я был невменяемый, но больше такого не повторится, — сообщил с наигранной серьезностью.

— Ассоциации плохие? — злорадно, с хрипотцой, засмеялась Маринка, понимая ход его мыслей.

— Двойственные, ага, — недобро усмехнулся.

Маринка расхохоталась:

— Сережа, тебе не грозит.

— Очень на это надеюсь.

Они засмеялись, оба подумав об одном и том же. О смерти Харина.

Позорно он сдох. Ехал с какой-то проституткой за город, и она ему минет прям в дороге делала. Видать, так кайфанул, что помутилось в голове, — управлением не справился, слетел на обочину, вписался в дерево. И он, и его шлюха сознание потеряли при столкновении. Авария сама по себе мелкая была, для жизни неопасная, сдох Веня от потери крови, а не от удара головой. Девка переломом челюсти отделалась. Все произошло глубокой ночью, на отрезке с неоживленным движением автомашин: некому было скорую вызвать.

Долго газеты пестрели заголовками о Харинской «нелепой» смерти, а Марина знала, что никакая она не нелепая — заработанная. Как жил, так и сдох, гнида паршивая. Харин, как никто другой, заслужил, чтобы ему член откусили.

Блядине этой памятник надо поставить. Дай бог ей долгого здоровья, что избавила свет белый от такого зла.

За ним следом через пару месяцев и Егорка помер. Ничего с ним сверхъестественного не случилось, а только то, что и должно, когда за руль в нетрезвом виде садишься. Егор всегда ездил неаккуратно, любил погонять, часто подрезал, в общем, вел себя на дороге нагло. Со смертью Харина, видно, совсем расслабился. Обрадовался, что выбрался из кабалы и стал веселиться на полную катушку. Забыл про все писаные и неписаные правила. До-веселился, что попал в автокатастрофу и разбился насмерть.

Ни одного, ни второго Марина не жалела. По братику ни минуты не грустила.

Радовалась, словно праздник у нее. Тихо ликовала, что еще одной тварью на земле стало меньше. На похоронах Егора не была, где его могила не знала, и знать не желала: сидеть там и слезы лить не собиралась.

Грех, наверное, но по-другому не могла. Он ее всего лишил. Сломал жизнь ей и Мажарину.

Все уничтожил — их любовь, их будущее.

Весной это случилось. Для нее со смертью брата в душе настоящая весна наступила. Она стала выходить на улицу и подолгу сидела на лавочке, просто дыша, греясь на солнце и возвращая себе почти забытое, давно потерянное чувство безопасности.

— Что снилось? — хрипло прошептал Сергей.

— Весна, — улыбнулась Маринка и села на постели. — А тебе?

— Что ты от меня снова свалила.

— А ты меня нашел?

— Нет. Сама вернулась. Сказала: прости, ошиблась.

— Врешь! — засмеялась и легонько толкнула его в бок.

— Шучу, конечно.

— Серьезно, что снилось?

— Не помню. Глаза открыл — из головы все вылетело. Вроде что-то снилось, а вроде и нет.

То же самое ему снилось, о чем вчера говорили. Отдельные отрывки разговора, обрывки фраз, слов, крик, плачь, Маринкина голая спина с кровоточащими ранами. Месиво впечатлений рваными кадрами, яркими вспышками. Может, от этого голова и болела: даже во сне сознание не отдохнуло, мозг не отключился. Но знать Маришке об этом незачем.

Стэльмах прикрылась одеялом и, зажмурившись, посмотрела на не зашторенное окно: часов десять утра, наверное. После одиннадцати солнце уже уходит и не светит прямо в комнату, как сейчас. Жарко, а Маринкины плечи вдруг зябко дрогнули: нет-нет, да промелькнет в голове какое-нибудь болезненное воспоминание.

Посмотрев на Сережину татуировку, надолго задержала на ней взгляд, впервые сделав это открыто, а не быстро и случайно скользнув.

— Больно было? — Провела кончиками пальцев по рисунку, скрывающему длинный рубец.

— Что именно?

Марина поморщилась: ну, вот, простой вопрос, а для них с таким горьким подтекстом.

— Как же нам разговаривать… что ни слово, то колючка…

— Как обычно, — спокойно сказал Мажарин. — Меня тоже многое цепляет.