Меч и Цитадель

Почти неразличимые, в следующий же миг всадники лавиной хлынули на меня. Кем они были, на каких ехали скакунах, я сказать не могу, и не из-за забывчивости (ибо не забываю я ничего), но потому, что просто не смог ничего разглядеть. О схватке с ними не могло быть и речи – счастье, если удастся уйти живым. Стоило мне отразить удар каким-то кривым оружием, не походившим ни на топор, ни на меч, пегий взвился на дыбы. Опустив взгляд, я увидел стрелу, огненным шипом торчащую из его груди, а затем в нас с разгону, на всем скаку, врезался кто-то из всадников, и все вокруг окутала тьма.

XXIII. Океанический странник увидел землю

Придя в сознание, я прежде всего остального почувствовал боль в ноге. Ногу мою прижало к земле телом пегого, и я принялся высвобождать ее едва ли не до того, как вспомнил, кто я таков и каким образом здесь оказался. Ладони, лицо, сама земля подо мной – все сплошь покрывала тонкая корка запекшейся крови.

Вдобавок вокруг царила необычайная, непривычная тишина. Прислушиваясь, я ожидал услышать барабанную дробь, выбиваемую копытами множества дестрие из недр самой Урд, однако не тут-то было. Стихли и крики черкаджи, и пронзительные, дикие вопли, испускаемые шахматными клетками асцианской пехоты, – все вокруг словно вымерло.

Приподняв голову, я попробовал повернуться, упереться в седло, но из этого ничего не вышло.

Где-то вдали – вне всяких сомнений, на одном из хребтов, окаймлявших долину, – поднял морду к Луне один из волков. Этот-то нечеловеческий вой (Текле доводилось слышать его раз или два, когда двор выезжал на охоту в окрестности Сильвы) и подсказал мне, что взор мой затуманен не дымом травы, подожженной во время дневного сражения, и, вопреки опасениям, не ранением в голову. Поле боя окутали сумерки – вопрос только, предрассветные или вечерние.

Какое-то время я собирался с силами – возможно, даже уснул – и вновь встрепенулся, услышав чьи-то шаги. Окружавшая меня темнота заметно сгустилась. Мягкий, неторопливый, тяжеловесный – куда тяжелей, куда медленней поступи Бальдандерса – шаг идущего не походил ни на стук копыт кавалерии, ни на мерный, ритмичный топот пехоты. Я раскрыл было рот, чтобы позвать на помощь, но тут же крепко сжал зубы, опасаясь привлечь к себе кого-либо еще страшнее неведомого существа, однажды разбуженного мною в руднике людей-обезьян, и рванулся из-под туши убитого пегого так, что едва не вывихнул ногу. Где-то неподалеку, не менее устрашающе, значительно ближе первого, завыл на островок зелени в небесах еще один волк.

В детские годы я часто слышал, что мне не хватает воображения. Если это и было правдой, очевидно, слияние с Теклой исправило дело, так как в этот момент перед моим мысленным взором возникла целая стая волков – безмолвные черные силуэты, каждый не меньше онагра, волной спускающиеся в долину, хрустящие ребрами павших… Сам не сознавая, что делаю, я вскрикнул – раз, другой, третий.

Тяжелая поступь утихла, но тут же возобновилась. Теперь идущий, куда бы ни шел раньше, определенно, направлялся ко мне. В траве зашуршало, и из ее зарослей выпрыгнул перепуганный кем-то невидимым крохотный фенакодус с полосатой, как дыня, спинкой. При виде меня зверек перепугался сильнее прежнего, шарахнулся прочь и исчез.

Как я упоминал выше, гресль Эрблона умолк навсегда, но тут сумерки огласились иным трубным зовом, да таким низким, протяжным, диким, какого я в жизни не слышал, и на фоне мрачного неба черной змеей изогнулся силуэт воздетого кверху офиклеида. Едва его музыка стихла, офиклеид опустился вниз, а еще миг спустя я сумел разглядеть на высоте втрое выше шлема кавалериста в седле и голову музыканта – массивную, обрамленную прядями косматых волос, лобастую голову, заслонившую яркий диск луны в небесах.

Выдержав паузу, офиклеид заревел вновь, мощно, как водопад, и на сей раз я, увидев и его подъем, и пару кривых, загнутых кверху бивней, ограждавших его по бокам, понял, что лежу на пути – ни много ни мало – символа всемогущества, зверя, имя коему Мамонт.

По словам Гуасахта, я, пусть даже без Когтя, обладал над животными некоей властью и изо всех сил постарался ею воспользоваться – зашептал невесть что, до ломоты в висках напряг мысли. Хобот мамонта (кончик – почти кубит в поперечнике) вопрошающе потянулся ко мне, легонько, словно ладонь ребенка, коснулся лица, обдал меня влажным, жарким дыханием, пахнущим свежим сеном… и туша пегого, поднятая с моей ноги, исчезла в траве. Я поднялся на ноги, но сразу же снова упал. Тогда мамонт подхватил меня, обвив хоботом вокруг пояса, и поднял высоко над собственной головой.

Первым, что я увидел после, оказалось дуло трильхёна с темными, выпуклыми линзами величиной с суповую тарелку. Орудие было снабжено сиденьем для стрелка, однако оно пустовало. Стрелок, спустившийся вниз, стоял на шее мамонта, будто моряк на палубе корабля, держась за ствол, чтоб не упасть. Направленный в лицо луч света на миг ослепил меня.

– Ты? Жизнь осыпает нас чудесами.