Меч и Цитадель

Молотом же им служит способность оттаскивать слуг назад, выдергивая их из коридоров времени, и, точно мячики, швырять вперед, в будущее. (По сути, эта способность весьма сродни той, что позволила им сбежать из гибнущей вселенной – войдя в коридоры времени, вселенную покидаешь.) Что же до наковальни, по крайней мере, на Урд ею является естественная жизненная потребность нашей эпохи, необходимость бороться со все более и более враждебным к нам миром, располагая лишь скудными ресурсами его истощенных континентов. Да, это столь же жестоко, как и те способы, с помощью коих были преображены они сами, так что тут все по справедливости, однако явление Нового Солнца станет сигналом, означающим завершение как минимум ранних, начальных стадий преображения.

XXXV. Письмо Отца Инире

Отведенные мне покои располагались в самой древней части Цитадели. Комнаты эти пустовали так долго, что старик-кастелян с экономом, которому надлежало за ними присматривать, заподозрили, будто ключи от них давным-давно потеряны, и со множеством извинений при множестве умолчаний предложили взломать замки. От любования гримасами на их лицах я воздержался, однако прекрасно слышал, как оба негромко ахнули, стоило мне произнести простые слова, управлявшие запорами дверей.

В тот вечер я не уставал удивляться, глядя, насколько наши современные моды отличаются от мод тех времен, когда мои покои обставляли мебелью. Вместо привычных кресел в прошлом для сидения предназначались лишь вычурные подушки, а столам явно недоставало выдвижных ящиков и той симметрии, которую мы полагаем их непременным свойством. Вдобавок, по нашим меркам, вся эта мебель отличалась явным избытком тканей при явной нехватке дерева, кожи, камня и кости, отчего мне показалась и сибаритской, и неудобной.

Однако занять какие-либо иные покои, помимо тех, что отведены автархам с древних времен, или распорядиться, чтоб их обустроили заново, и навлечь на себя хулу со стороны предшественников – нет, об этом, конечно же, не могло быть и речи. Но если мебель куда лучше подходила для ума, чем для тела, какую же радость принесли мне другие находки, сокровища, оставшиеся от тех самых предшественников! Документы, касавшиеся государственных дел, ныне давным-давно позабытых, порой выцветшие до неразборчивости; хитроумные механизмы загадочного назначения; пробужденный к жизни теплом ладоней микрокосм, населенный крохотными обитателями, с течением времени словно бы растущими, обретающими все большее и большее сходство с людьми; и, наконец, лаборатория с легендарным «изумрудным столом» посредине и множеством прочих диковин, самой занятной из коих оказалась мандрагора в спирту.

Хранилась она в реторте высотой около семи пядей и вполовину меньшей ширины, а высота самого гомункула не превышала двух пядей. Стоило мне постучать по стеклу, мутные бусины его глаз, с виду совсем слепых – куда там глазам мастера Палемона, – дрогнули, взгляд обратился ко мне. Когда губы его зашевелились, я не услышал ни звука, однако сразу же понял, в какие слова складываются их движения… и неким необъяснимым образом почувствовал, что прозрачная жидкость, которой залита мандрагора, обернулась моей собственной мочой с примесью крови.

– Чего ради, Автарх, оторвал ты меня от раздумий о твоем мире?

– А он вправду мой? – спросил я. – Как мне теперь известно, континентов на свете семь, но сокровенным речениям повинуется только часть одного, этого.

– Так ты – наследник…

С этим иссохшее, сморщенное создание – уж не знаю, случайно или намеренно, – отвернулось от меня прочь.

Я вновь постучал по стеклу реторты:

– А кто таков ты?

– Существо без родителей, сызмала погруженное в кровь с головы до пят.

– Вот как! То же самое можно сказать обо мне! Выходит, раз уж у нас схожее прошлое, нам с тобой следует подружиться.

– Глумишься?

– Вовсе нет. Я в самом деле тебе сочувствую и полагаю, что сходства между нами куда больше, чем тебе кажется.

Крохотная фигурка вновь повернулась ко мне, подняла на меня взгляд:

– Хотелось бы мне в это верить, Автарх.

– Я совершенно серьезен. Разумеется, в излишней честности меня никто еще не обвинял, и врать, считая, что ложь мне на руку, мне доводилось нередко, но сейчас я вполне искренен. И если могу для тебя что-либо сделать, скажи, что именно.

– Разбей сосуд.

Я призадумался.

– Разве ты не погибнешь?

– Я никогда и не жил. Я просто прекращу мыслить. Разбей сосуд.

– Но ты же жив.

– Я не расту, не двигаюсь и на любые стимулы реагирую только мыслью, каковая реакцией не считается. Я не способствую приумножению ни своего рода, ни чьего-либо еще. Разбей сосуд.