Меч и Цитадель

Казалось бы, довод решающий, но все же я сомневаюсь, что это так. Вправду ли я не знал о нем? И кстати, что в действительности означает «знать»? Предположительно, Агия сунула Коготь мне в ташку, пока я лежал без сознания, но что, если в действительности я был попросту слегка оглушен? А если и нет, многие с давних пор полагают, будто люди в бессознательном состоянии вполне способны воспринимать окружающую действительность – к примеру, внутренне реагировать на речь и музыку, иначе как объяснить сновидения, обусловленные внешними звуками? В конце концов, какая часть мозга теряет сознание? Не весь же целиком – не то и сердце прекратило бы биться, а легкие дышать. Большая часть памяти основана на химии. Все полученное мною от Теклы с прежним Автархом в основном таково – дурманные снадобья нужны лишь затем, чтоб помочь сложным химическим соединениям мысли проникнуть в мой мозг в виде информации. Не может ли определенная информация, извлекаемая из феноменов внешних, химически запечатлеваться в нашем мозгу даже в то время, как его электрическая активность, от коей зависит сознательное мышление, приостановлена?

Кроме того, если источник чудотворных сил во мне, то для их действия мне совершенно незачем знать, со мною Коготь или же нет, а если они заключены в самом Когте, такой необходимости не возникает тем более. С тем же успехом их могут привести в действие некие чрезвычайные обстоятельства иного рода, и наше катастрофическое вторжение в святая святых Пелерин (причем мы с Агией в итоге остались целы и невредимы, хотя оба онагра разбились насмерть), уж конечно, вполне можно счесть обстоятельствами весьма серьезными. Далее, из собора мы отправились в Ботанические Сады, и там, прежде чем войти в Сад Непробудного Сна, мне на глаза попался куст, усеянный Когтями сплошь. В то время я полагал Коготь самоцветом, но не они ли исподволь призвали меня к себе? Подобные неразрешимые каламбуры наш собственный разум подбрасывает нам едва ли не на каждом шагу. Взять хоть троих из желтой хижины в Саду Джунглей, посчитавших нас некими сверхъестественными существами… С чего бы, спрашивается?

А если сверхъестественная сила заключена во мне (при том, что это явно не так), откуда она у меня могла взяться? Этому я измыслил два объяснения, и оба они безнадежно неправдоподобны. Как-то раз мы с Доркас беседовали о символическом значении материальных вещей, согласно наставлениям философов, символизирующих нечто высшее и, в свою очередь, символизируемых вещами низшего порядка. В качестве до абсурда простого примера представьте себе художника в собственной мансарде, пишущего с натуры, допустим, персик. Поставив безденежного художника на место Предвечного, можно сказать, что его натюрморт символизирует персик и, таким образом, все изобилие плодов земли, тогда как глянцевитая округлость самого персика есть символ зрелой женской красоты. Войди подобная женщина в мансарду художника (сколь это ни маловероятно, без сего допущения нам не обойтись), она, несомненно, даже не заподозрит, что вон в той корзинке на столике у окна покоится отражение полноты ее бедер и твердости сердца, хотя художник, может статься, ни о чем ином не в силах будет даже помыслить.

Но если Предвечный действительно подобен помянутому художнику, разве не могут подобные взаимосвязи, многие из которых наверняка вовеки останутся непостижимыми для рода людского, весьма серьезно влиять на мироустройство, в точности так же, как одержимость художника правит игрою красок на полотне? А если я – вправду тот, кому суждено вернуть солнцу юность, отворив в его сердце пресловутый Белый Исток, разве не может оказаться, что мне, самому этого (если сие выражение здесь уместно) даже не сознававшему, была дарована присущая обновленному солнцу способность нести миру свет и жизнь?

Второе из упомянутых мной объяснений – скорее всего, просто досужие домыслы. Но если, как предостерегал мастер Мальрубий, те, кто станет судить меня там, среди звезд, не выдержи я их испытания, лишат меня мужской силы, разве не могут они, оправдай я их ожидания, наделить меня, представителя всего Человечества, неким равноценным ей даром? Сдается мне, так оно вышло бы по справедливости. А если так, разве не может сей дар оказаться способностью, подобно им самим, переступать через границы времени? Иеродулы, с которыми я свел знакомство в замке Бальдандерса, сказали, что я интересен им, так как взойду на трон, однако был бы их интерес столь же велик, если мне предстоит стать лишь всеми хулимым, всем ненавистным правителем некоей части нашего континента, одним из множества всеми хулимых и всем ненавистных правителей в долгой истории Урд?

В общем и целом первое объяснение представляется мне наиболее вероятным, но и второе отнюдь не так уж неправдоподобно. Вдобавок оба они вроде бы указывают на то, что дело мне по плечу, и к звездам я отправлюсь с легким сердцем.