Меч Ислама. Псы Господни. Черный лебедь

Разрушив по пути испанский порт во Флориде, флотилия Дрейка взяла курс домой и вернулась в Плимут в конце июля, доказав всему миру, что могущественная империя не так уж неуязвима, и сделав войну неизбежной, ибо все еще колебавшийся король Испании все же не мог проигнорировать брошенную ему латную перчатку.

Джервас Кросби, вернувшийся в Арвенак, был уже не чета юноше, ушедшему в плавание почти год тому назад. Риск и преодоление опасностей закалили его, а накопленный жизненный опыт и знания, включавшие в том числе и хорошее знание испанского языка, придали уверенности в себе. К тому же он был загорелый и бородатый. Джервас явился в поместье Тревеньон, самодовольно полагая, что тому, кто завоевывал испанские города, завоевать сердце леди Маргарет – сущий пустяк. Но леди Маргарет, ради которой он описывал свои подвиги графу, осталась равнодушной, а граф и вовсе не желал его слушать. Когда Джервас все же навязал ему роль слушателя, его светлость назвал Дрейка бессовестным пиратом, а узнав, что он приказал повесить несколько монахов в Сан-Доминго, – еще и убийцей. Дочь была того же мнения, и Джервас, чьи славные подвиги у берегов Испании были восприняты с таким презрением, возмутился до глубины души.

А объяснялось это тем, что граф Гарт был воспитан в католической вере. Он уже давно не исповедовал христианство в любой форме. Твердолобая нетерпимость священников разных конфессий отвращала его от религии, а ученые занятия и размышления, в особенности о философских взглядах Платона, вызывали у него настоятельную потребность в более благородном и широком представлении о Боге, чем в известных ему вероучениях. Но в подсознании независимо от философских взглядов жила неискоренимая привязанность к вере отцов, вере своей молодости. Конечно, это была сентиментальность, но она определяла его суждения в тех редких случаях, когда граф позволял себе хоть как-то откликаться на волнующие его сограждан проблемы. Подспудная слабость графа к католичеству невольно создавала в доме Тревеньонов атмосферу, в которой росла и воспитывалась Маргарет. К тому же, как и большинство людей ее круга – а у нас нет оснований сомневаться в правильности сведений об общественном мнении в Англии, поставляемых королю Филиппу, – Маргарет не могла вырвать из сердца симпатию к обреченной на смерть королеве Шотландии, томившейся в английской тюрьме. Разумеется, и леди Маргарет испытывала почти повсеместную в Англии антипатию к Испании, досадовала на зверское обращение с ее сородичами; дрожа от ужаса, она слушала рассказы о злодеяниях инквизиции, но все это уравновешивалось в ней склонностью считать короля Филиппа испанским Персеем, вознамерившимся спасти шотландскую Андромеду[52].

Когда взбешенный Джервас не прощаясь ушел, она проводила его улыбкой. Но потом призадумалась. А вдруг они нанесли ему такую глубокую рану, что он больше не вернется? Она честно призналась себе, что будет очень сожалеть, если ее опасения сбудутся. В конце концов, они с Джервасом были друзья, и она вовсе не хотела, чтобы старая дружба оборвалась таким образом. Очевидно, и Джервас не собирался порывать с ней. Через два дня, поостыв, он явился снова и в ответ на приветствие: «Рада видеть вас, господин пират!» – благоразумно рассмеялся, расценив ее слова как шутку. Джервас решил поцеловать Маргарет, по давнему обычаю, но она уклонилась, сославшись на его бороду: мол, целоваться с бородатым все равно что обниматься с медведем.

Приняв к сведению это заявление, Джервас явился на следующее утро выбритый, как пуританин, что вызвало у нее приступ смеха; Джервас рассердился, грубо схватил ее и несколько раз поцеловал насильно, просто из злости, чтобы показать, что у него хватит мужества получить желаемое, не унижая себя просьбами.

Наконец он выпустил ее из объятий, готовый повеселиться в свой черед. Но не тут-то было. Маргарет стояла напряженная как струна, еле переводя дыхание; лицо ее побледнело, на скулах выступили красные пятна, золотистые волосы растрепались, а голубые глаза метали молнии. Маргарет молча глядела на него. Он прочел в ее лице лишь оскорбленное достоинство и сдержанную ярость, и это обескуражило его. Джервас понял, что вел себя глупо.

– Клянусь честью, – начала она со зловещей холодностью, – вы, вероятно, полагаете, что находитесь в Сан-Доминго?

– В Сан-Доминго? – повторил он, вникая в тайный смысл слов Маргарет.

– Разумеется, ведь там вы научились обращаться с женщинами подобным образом!

– Я? – Джервас почувствовал себя уязвленным. – Маргарет, клянусь Богом…

Но Маргарет не собиралась слушать клятвы и резко оборвала его:

– Но здесь поместье Тревеньон, а не город, захваченный пиратами, и я – леди Маргарет Тревеньон, а не какая-нибудь несчастная испанка, жертва пиратского набега.

Теперь Джервас, в свой черед, дал волю негодованию:

– Маргарет, как вы могли подумать, что я… что я…

Джервас не находил слов от возмущения. А те, что приходили на ум, не предназначались для ушей женщины. И Маргарет, обнаружив его ахиллесову пяту, метнула в рану стрелу мести: