Меч истины (СИ)

Стояли мы на поляне в лесу. Я, как опамятовалась, им сказала, что не поеду никуда, пока не превозмогу ту науку, что мужа моего кормила да защищала. Так и стали табором, благо – от какого-то города невдалеке. Томба туда наведывался, поесть приносил. Где брал – того не ведаю. Деньги-то все последние на тот свиток ушли, что лежал теперь, в чистую тряпицу завёрнутый, среди прочих ценных вещей. Жданка схоронила, я его больше в руки брать не могла. Прошло для меня время слёз. Скоро другим плакать.

И опять не помню ничего, только раз за разом мгновенный проблеск меча, да как его отражала. Наскачусь, намашусь за день, после сплю без снов, ровно оглушенная. Но Богининого безумия я не звала. Не так за Марка мстить хочу, а в полном уме и памяти.

Не то чтобы прежде я драться не умела. Амазонки с малку воинской науке учились, да у нас она всё же другая. Мирина сарматка была, они к конному бою привычные. Так она и нас на коней усадила, обучила луком владеть. Мечевая наука не всем давалась, я ещё из лучших была. Чтоб мечом ударить, на то большая злоба нужна - крови не бояться. Стрела что – пустил, и полетела! Попала, нет ли – стрелок крови не видит, разве что срезнем стрелять. А на мечах – тут без крови не обойдётся. А то ещё срубят рученьку, или голова с плеч слетит. Драться-то нам в те поры только понарошку приходилось. Марк говорил: напади на нас кто всерьёз, не удержались бы. Да ведь не нападал никто. Как же нас местные берегли, лелеяли – за драгоценную бабью науку, за животворящие руки девственных жриц! А мы, знай себе, махали меж собой лёгкими мечами-акинаками, и думали, что нет нас сильнее. Как до дела дошло, Лугий Мирине быстро эту ошибку объяснил.

А мне бить насмерть надо было. Два удара нанести, а там пропадай моя незадавшаяся жизнь! Один – тому святоше, что Визария замучить велел. Не видала я епископа Прокла никогда, а чего только горечь не рисовала! Это и хорошо, что после схваток спала почти без снов. Когда сны приходили, видела я, как вхожу в христианскую обитель. И брызгала кровь от меча по обе стороны. А потом шла какими-то подвалами да проходами, и кто-то всё нападал из темноты. А уж после находила того, и не человек он был вовсе, а зверь страшный да гадостный. Заносила свой меч, и вдруг срывалась рука, падала. И я падала, не в силах свершить, для чего пришла. Просыпалась как во льду, дрожала. И уж после трудила себя, что было мочи, чтобы не повторилось въяве, когда убивать приду.

А другой удар не являлся мне во снах никогда, хоть и знала, кому его нанесу. Тому мальчишке кудрявому черноглазому, которого Марк пригрел. Всё лето гадёныш хлеб наш ел, западню готовил. И если хозяин его виделся мне невиданным чудищем, отвратительным и всемогущим, то смазливого рисовальщика могла я раздавить, как червя, обувь только поганить не хотелось.

Нет, не видела я, как монашка Давида убивать буду, а только знала, что убью наверняка.

Бабы не поверят, если сказать, что сын меня вовсе в те поры на свете не держал. Умерла я вместе с мужем, страшно любить было. Всё мнилось: привяжусь к кому, вот тут и настигнет амазонку гнев Богини, которую предала. Не так ли Визарий у меня отнят был?

Ревнива девственная Богиня Луны, и отступниц карает без жалости. Первая кровь мне сполна отлилась, вторая не прольётся. Жданка с Лугием малыша не бросят, Томба ему вместо дядьки будет. А для меня всё окончилось, кроме мести. Да и ей скоро конец придёт.

Не добралась я до отрока Давида. Другой мне под руку подвернулся.

Было это, когда снова тронулись в путь. Пределы Империи уже давно остались позади, однако поклонники Единого бога и тут попадались. До Боспорских пределов, где их не жаловали, были ещё долгие дни пути. Заехали мы в один городок, не городок – селение с небольшим торгом. Какое дело нас на торг занесло, не ведаю, не вникала. Близкие обо мне заботились, я же больше для мира не жила.

На торгу кого только не было: варвары, сбродный народ. Говорили всё больше по-гречески. Греческую молвь я разумела с грехом пополам, да и не прислушивалась особо – пусть себе галдят. И вдруг среди гама послышалась мне знакомая чистая латынь. Высокий голос говорил, как выпевал:

- …Боже, будь милостив ко мне, грешнику! Сказываю вам, что сей пошёл оправданным в дом свой более, нежели тот: ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится!

Меня как подкинуло: и сюда добрались проклятые! Всюду тянет корявые руки вездесущая тень креста! И пошла я на голос, сквозь толпу, как сквозь воду.

Проповедник один был. Рубище с обтерханным подолом, босые ноги из-под него глядят. Молодой - по голосу слышно. Давида проклятого старше может лет на пять. Волосёнки светлые, реденькие, с них лупа сыплется – плечи, как в снегу. Все они такие – приблажные, золотушные! Змеи ядовитые!