Меч истины (СИ)

Верно, это Жданка ворожила, чтобы я с горя не решилась ума, не сотворила чего. Жданка и за детьми глядела, и немудрящее наше хозяйство вела. Мужики – что они по хозяйству смыслят… вот Томба разве. А Лугий с Визарием – нет, и как они прежде на свете жили? Марку только дай – с головой бы в книги свои ушёл. А как призадумается, и вовсе не замечает, что ест…

Стиснула ломкий жёлтый лист и завыла собакой потерявшейся. Проснулась я, и горе моё проснулось, навалилось.

Никто из нас не умеет читать - правду сказал Томба, чёрный брат Визария! Один среди нас был, кому книжная учёность близка. Да нет его больше…

- Жданка, сделай что-нибудь!

Это Лугий шепчет отчаянно. Я-то его слышу теперь. Всё слышу, всё понимаю. Громкий мир, отчётливый, как рейнское стекло. И такой же хрупкий – разлетится, только тронь.

Вот рядом Жданка-сестра. Не по крови сестра, по наречию. Да по судьбе, что нас всех вместе накрепко связала. Крутила жизнь, мотала щепками в водовороте, да и прибила к тихому берегу надёжному. А берег тот – возьми и обвались! И вновь щепки плывут по реке, и нет им пристанища. Да, верно, и не будет уже!

- Нельзя ворожить теперь, - Жданка говорит. – Время пришло ей очнуться! – и ко мне. – Плачь, Смородина! Бабы плакать должны. Не век с горем вековать будешь, только нынче крепись. Жить ты должна, Смородина, сын у тебя! Твой сынок, твой да ещё того, по ком скорбишь. Негоже сыну без отца-матери.

Смородиной она меня прозвала не со зла, не потому, что, дескать, запах от меня дурной. Это она ягоду вспомнила, что растёт в наших краях. Душистая ягода, сладкая. Говорит, будто глаза у меня, что смородины. Всем я не в своё племя пошла. И сыночек тоже в меня уродился - смуглотой и волосом вороным. Только глазёнки не смородинами - щедрой небесной синевой глядят. В отца…

Для чего же ты повстречался мне, синеглазый мой, для чего покинул, когда жить без тебя не смогла? Была себе бабой крепкой, амазонкой без сердца и памяти. Для чего ты меня отогрел? Для того ли, чтоб ныне сердце рвалось на все стороны – искать твои следы. Да нет их, следов - всё развеял ветер, затоптали кони, зализали волны. Сарматы над могилою ставят курган, и тем выше курган, чем выше человек, что в нём лежит. Нет над тобой кургана, высокий мой, могилы даже нет, где могла бы оплакать, отрыдать всласть над загубленной судьбой! За что же так? За то ли, что себя не щадил, других бороня?

Будь он проклят, тот, кто тебя на смертные муки обрёк! Да отольётся ему стократ каждая твоя кровиночка, каждая слеза моя! Нет божьего суда над убийцей – будет людской! Сама свершу. И не будет ему милости, и не будет прощения.

А Жданка знай, шепчет на ухо:

- Живи, Смородина! Сын у тебя…

*

Это прежде мне казалось, будто я ненавидеть умела. И не злоба то вовсе была – ползлобы, и вышла она вся, едва встал на моём пути высокий синеглазый чужак. Да и для чего мне ненавидеть было, коли всё совершалось по Правде божеской и людской? Рано я позабыла, каков мир вокруг, как он отличен от того, что Визарий строил своей верой да жертвою. Теперь ко мне настоящая ненависть пришла, когда пал он – не от меча, от измены чёрной, когда замучили его те, для кого он жизни своей не жалел. Теперь знала я настоящую злобу, и не было на земле того существа, к кому относилась иначе.

Подступила к галлу:

- Марк тебя учил. Отслужи теперь – научи драться меня!

Лугий остро посмотрел.

- Оно тебе нужно, Аяна? Для того ли жить сейчас должна?

Я отмолвила, как отрезала:

- Для чего – не тебе судить. Меня судить теперь ни у кого права нет. Сама судить буду.

Не стал он спорить, только жёлтой головой покачал.

Я меч Визария взяла. Не тот, каким он бился со мной в памятный день, когда отвёл от меня злую судьбу, жизни научил. Тот был вовсе диковинной работы. Томба сказывал, что отковали его для мести лютой, ан служить ему по-другому пришлось. Сломался тот меч, Марк говорил: оттого, что на хорошего человека поднял. Тот меч я и не знаю, удержала бы? Долгий он был да тяжёлый, лишь Визарию по руке. Ну, а после он другим мечом сражался, простой римской спатой. Спата тоже тяжела, да поднять всё же мыслимо.

Чёрный Томба только головой покачал:

- На что он тебе, сестра? Для воина половина умения – подобрать оружие по себе. Не удержишь ведь!

Что он смыслит в этом? Тяжёл, нет ли? Его черен мужнина рука держала, он помнит её тепло. Всё помнит и меня не предаст.

Ещё Томба сказал: «Ну, застрели его, коли невмочь!» А не разумеет главного: не на стрелах пребывает милость Маркова Бога – на клинке. Правды с луком не ищут. Хоть мне и впрямь владеть им было сподручнее.

Лугий же ничего не сказал. Учил без жалости, спрашивал строго, лишнего не говорил - ровно и не он вовсе.