Меч истины (СИ)

Ночевали мы на постоялом дворе. Двор дородная тётка держала. По обличию гречанка, но ставила себя так, как их женщинам невместно. Хозяйкой держалась, приказы мужикам отдавала, не скупясь. И на нас при нашей бедности сквозь пальцы глядела. Не видать великой прибыли, но и не гнать же метельной ночью за порог. Зима гнилая была, в тот день сначала дождь всё мочил, а потом враз похолодало и с неба понесло секущую крупу. Кобыла едва тянула возок по раскисшей земле, и мы обрадовались домашнему теплу, хоть нечем было заплатить за ночлег.

Нас не погнали прочь, но остаться разрешили в общей зале, где кроме нас по лавкам сопело больше десятка человек. Да ещё молодуха с глуздырем, который кричал всю ночь, не затихая. Бедная баба ходила по избе, качая его на руках, но успокоить не могла. Должно зубки резались. Я побоялась, что крик растревожит хворую Аяну, и подошла к молодухе.

С такой напастью ко мне обращались часто, я даже не заметила, как всё сделала – больно спать хотелось. Пошептала, погладила, успокаивая, сунула малому кусок сухаря в тряпице. Он тут же зачмокал, принялся зубки чесать. Молодка хотела меня благодарить, но я речь её не разумела, да и устала свыше всякой меры. Пошла в свой угол, радуясь тишине. Лугий крепко спал, дети тоже. А Уголёк проснулся, накрыл меня меховым одеялом, хранившим его тепло, и сказал еле слышно:

- Опять врачуешь? Это хорошо. Скоро и сама излечишься.

*

Что за нелёгкая дёрнула наших остановиться в этом проклятом месте? Не зря у нас говорят: суженого конём не объедешь. Знать, суждено мне было дни скончать в городке, где мёртвые камни пахли пожаром и кровью. Большая кровь высохла уже – давно пролилась, может, сто лет. А малая – вот она, рядом совсем. И бродили по городу меж людьми чёрные тени, задевая живых тяжкими крылами плащей. Много теней. Правому одной такой хватило, а он из нас самым сильным был.

А ведь так хорошо всё было. Смородина в ум пришла, к началу лета вовсе опамятовалась. Пришлый монах с нами был, отогрел её речами да песнями, начертанными на рваной старой телятине. И мнилось уже – поживёт. Не утянет её память о прожитом в подземельную стылую тьму.

И мой муж был при мне, всегда рядом шёл, не помышлял больше о страшном служении. И я уж мнила себе распаханную лядину в лесу, где у бортных деревьев деловито гудят пчёлы, а у края зреющей ржи видны землянки под соломенными крышами – малая деревня, где станем жить и детей растить. Да вот же, чем приманило их это чёрное, страшное место? Греки называли его Танаис – по реке, на которой стоял. Но это было не правильно. Правильно звучало по-сарматски – Дон. Как гулкий звон щита, принявшего мечевой удар. Беда таилась рядом, но мои сородичи не чуяли.

Аяна сказала, что дальше не двинется. И Лучик мой ненаглядный – не хуже неё быком упёрся, вслух ничего не говоря.

Я же всё до конца поняла, когда нас с сестрой огнём испытать хотели. Потому и бродили по улицам тени, что исполох в городе жил, людей лишая ума. Ведали здесь про Белых Девок, что по мою душу грозились прийти. Тут они, рядом совсем. Бежать надобно без оглядки. Бежать!

Тем же вечером я завела об этом речь. Думала, поймут. А встретила тишину, за которой стояли не вопросы – глухая враждебность, будто в чём-то я была неправа. Аяна сразу сказала:

- Я остаюсь. Тут мы нужны. И нам тут нужно быть.

Томба молвил:

- Чего ты боишься, сестра? – он тоже, как Визарий, сам нарёк меня сестрой, но это родство во мне не будило злобы.

- Ненужной крови боюсь, - ответила я. – Хватит уже!

Лугий долго молчал прежде, чем молвить. И как рот раскрыл, обратился не ко мне:

- Ты говоришь, что во всём они винят духов ночи? А среди живых искать не пробовали?

Аяна пожала плечами:

- Да тут у всех ума – не богатые закрома. Бабам в руки калёное железо совать горазды, а чтобы думать вперёд… Нет, не искали. Они ламий боятся.

Лугий усмехнулся недобро:

- Мы с Длинным тоже не верили в оборотней…

Монах Пётр – и тот не смолчал:

- Оборотни есть только в сказках.

- …пока не встретили их во плоти. Это была не самая приятная сказка. Для оборотней.

- Злые вы, - рассмеялся чёрный дядька. – Вдруг это были последние оборотни на свете?

- Ничего, - так же недобро ответил мой муж. – Для детей хватит тех, что в сказках. А живыми они никому не нужны.

Они говорили всё не о том, пытались шутить, не замечая, как плохо выходит.

- Ты же не хотел этого больше! – сорвалась я на крик.

- Это до самой смерти, ты же знаешь, - вдруг глухо откликнулся Томба, и в голосе прозвучал отголосок чужих речей. И такое у него стало лицо – слова не подберу. Он вдруг резко поднялся и захромал во двор, где стояла тревожная летняя ночь, глазами убиенных душ глядящая с небес.

И словно сплотилась меж нами безмолвная высокая тень, которой тут быть не должно. И не с Лучиком – с этой тенью я заспорила, пытаясь всё спасти:

- Есть вещи больше нас самих! Наша любовь есть! Дети наши, коим надо расти! Что иное искать да выдумывать? Служение? Да кому оно нужно – служение? Людям? Люди за него поднесут калёный гвоздь да осиновый кол. Тоже один правды искал - чтобы больше него самого. Надо быть, нашёл!