Меч истины (СИ)

В этот закатный час поняла я, что не остановят его ни страх, ни усталость. И любовь моя не остановит. Не нужна ему такая любовь, что вяжет по рукам. Я повисла на нём плющом, от судьбы бороня. Да разве от себя-то схоронишься? За Визарием он шёл, по нему шаги сверял. Вот кого бы сюда! Тот умел так глядеть, что таял людской исполох. Самого боялись порой, а бояться иного чего при нём было немыслимо. Не меч – человек с мечом. Обо всём узнает, всех рассудит по совести. Мужу моему далеко ещё, хоть старается. Много крови земля впитает, много тело ран зарастит, пока эта зрелая могута проявится. Теперь я вдруг точно знала, почему камнем покрылась душа, что под камнем лежит. То была вина – перед всеми, кого не уберёг. А как уберечь? Кого искать?

Видок был один - немой парнишка-грек. Я вдруг почуяла то, о чём прежде знать не могла: люди, говоря меж собой, от страшного избавляются. Выплеснешь, выскажешь – и истает былое, словами из сердца вытечёт. Гилл немой говорить не мог, и всё, что он видел, ещё стояло в глазах. Немного силы, совсем чуть-чуть – и я сумею заставить его показать! И самого от тягости непомерной избавлю, и Лугию подмога.

Я это сделать могла. И не могла, потому что Белые Девки были рядом. И если я начну ворожить, они почуют меня – и тогда не будет спасения!

А не сделаю – вовсе омертвеет у Лучика душа от слепого бессилия. Или хуже ещё: одолеют Кривдины слуги, как Горисвета, убьют совсем! И встанет в степи вместо милого высокий курган, да мне-то что с того? Тоже, как Красе, мной придуманной – дитём утешаться? А сколько жизней ещё здешняя татьба заберёт?

По всему выходило, что умереть мне одной – много дешевле станет. Это было больше меня. И чего тут решать?

Я подошла к нему и сказала, торопясь, чтобы испуг не одолел:

- К нам его веди. Спрашивать буду.

Самого вопрошания я не помню. Мои сказывали потом, будто явились им связные картины минувшего. Я же ослепла совсем, как бывало, когда Тотила поясом Геракла владел, а сам хозяин подле стоял. Сила богов была слишком близка, я не совладала. Единое, что помню: повернулось ко мне лицо, в котором не было женского, и страх взглянул прямо в глаза. Сбылось, они меня знали - сама показалась. Но и Лучик знал их теперь, он сможет найти.

А могута, запертая в круге, так прочь рвалась, что одним ударом меня навзничь ринула. Через меня ушла. Или не ушла? Что-то странное было со мной. Слабая, будто после родов, я лежала на лавке, и Аяна, жалея, гладила по голове. Давно она меня не жалела, презирала даже будто. Но не теперь, когда зияли предо мной врата миров. Знали бы они, что я отдала, через что переступила! Страх ушёл совсем. Теперь бояться было поздно. Мне хотелось только умереть прежде, чем придут. Но так было нельзя, потому что Лучик склонялся и заглядывал мне в лицо. И наша дочь хоронилась подле с рогаткой. Охраняла!

Как я их всех любила! Прежде я ведь и не умела любить. О себе пеклась, своё счастье берегла. Теперь меня уже и не было, а они волновались всерьёз. Хлопотали, лечили. Разве от смерти-то излечишь?

Порой мне хотелось плакать, свернувшись клубочком в любимых руках. Но тогда он непременно понял бы, что стряслось, и это лишило бы его сил. А так нельзя! И я крепилась. Где взять светлый взгляд и спокойствие на челе, чтобы спрятать заботу? Чтобы близкие не почуяли беды до поры, пока случится? Где взять силы, чтобы просто любить, и не множить их муки предчувствием?

Эта наука даётся в жизни раз. Я училась и даже выучилась.

*

Утро занималось ясное, обманув доверчивых щедрым теплом. Мы с Аяной затеяли стирку. Муж из дома ушёл до света, сказал, что съездит на Скотью Могилу. Томба возился с детьми. Всё было, как прежде, и я не сразу поняла, что наступает последний день.

Но ещё до полудня вдруг попрятались пчёлы, и повисла гнетущая, распаренная зноем тишина. Я вздела глаза на небо. Оно казалось таким же синим, но всё же что-то в его синеве было не так. Она перестала глядеться прозрачной, твердью взялась с закатной стороны. И оттуда веяло тревогой, осязаемой, как пожатье ледяной огромной руки.

Уронила бельё в колоду так, что брызгами обдало.

- Стирай. Я пройдусь.

Сестра локтем убрала волосы со взмокшего лба, глянула настороженно, но ничего не сказала. Я заторопилась. Неминучее было близко, успеть бы из дому уйти, пока начнётся! Боюсь я за них, да и дети… не хорошо, чтобы видели…

Над Доном повисло что-то непроницаемое и вязкое, будто сама тишина стала плотью. Густая синева надвинулась, и стало видно, что это страшенные тучи. Бог Грозы шёл карать людскую неправоту, и небо набрякло гневом.

Я осталась стоять на песчаной косе, глядя на город. За спиной река катила тяжкие, будто свинцом налитые воды. И никого. Тут хорошо. Я почему-то знала: здесь они мимо не пройдут. Ворота Танаиса были дальше с восточной стороны, за излучиной. Но те, кто явился по мою душу, спешили не к воротам. Я разглядела их издалека.