Меч князя Буй-тура

Желая вернуть престол, но понимая, что ему одному с Ростиславичами и суздальским князем, которого к тому же поддерживали еще и рязанские, не справиться, Святослав Черниговский попросил помощи у северских, забыв прежние разногласия.

«Вот братьями называет, волости новые обещает, — сетовал Всеволод, придя к ней, ненаглядной касатке своей, во светлицу, чтобы полюбоваться новорожденным, нареченным Андреем, и делясь думками, — а к тому, что говорили мы ему с Игорем, когда он затевал распри, не прислушивался. И опять, как и во время кончины батюшки нашего, посулит… и обманет. Обязательно обманет, ибо обман у него уже в крови. Помогать такому — себе во вред… Но, с другой стороны, и без помощи оставить нельзя: если одолеет его Всеволод Юрьевич, то, прибрав к рукам Черниговское княжество, и на Северское позарится. Весь в родителя своего, которого не зря же Долгоруким прозвали, пошел. Да и братец его старший, ныне покойный Андрей Юрьевич, ему пример неплохой подавал, несколько раз на Киев хаживал… Да так, что низвел этот великий град, называемый во времена Олега Вещего «матерью городов русских», до состоянии многих других…»

Зная нелюбовь Всеволода Святославича к княжеским распрям, его неприятие союзов с половцами, а также его честность и порядочность, Святослав Всеволодович в поход против смоленских князей и Всеволода Юрьевича Суздальского взял брата своего Ярослава. В подручники — сыновей Всеволода, Олега, Владимира да Мстислава (еще один его сын, Глеб Святославич, в это время находился в плену у суздальцев), а также Игоря Святославича. Чернигов же оставил на курского князя.

«Только Всеволоду Святославичу могу оставить сей град, зная его верность слову и честь рыцаря», — заявил высокопарно, как польские князья и короли, с которыми был не только в дружбе, но и в родстве.

Поход этот, как и другие походы черниговского князя против смоленских князей, успехом не увенчался. Лишь град Дмитров, возведенный ее дедом Юрием Владимировичем на месте рождения Всеволода-Дмитрия, в Суздальской земле спалил. А в битве при реке Черторые такое поражение получил, что едва оправился после него.

Досталось в этом сражении и Игорю Святославичу, и половецкому хану Кончаку — союзнику черниговского князя. Игорь и Кончак тогда едва спаслись, бежав с поля боя без воинства своего, побитого да плененного Ростиславичами. Хорошо, что Игорь лодку отыскал… возможно, еще загодя, до сечи приметил. На ней и спасся, прихватив с собой Кончака да несколько ближних бояр. Кончак был спасен Игорем, но брат Кончака погиб, а два сына попали в плен. И только под конец этого года, когда Святослав Всеволодович замирился со смоленскими князьями и Всеволодом Юрьевичем Суздальским, когда вновь стал великим князем киевским, а Рюрик Ростиславич — князем всей Киевской земли, сын Святослава Глеб и сыновья Кончака были освобождены. Никаких земель из Черниговского княжества Святослав Всеволодович ни Игорю, ни Всеволоду, как предсказывал ее прозорливый супруг, не дал.

«В этом вся сущность нашего двоюродного братца: тщеславие и двуличие, обещания и предание их забвению, — заметил Всеволод в сердцах, возвратившись из Чернигова в Трубчевск после полугодичного отсутствия. — И стоило ли вообще затевать бучу, губить сотни и тысячи жизней русских людей, приводить поганых половцев на русские земли, жечь грады и веси, чтобы потом заключить мир на условиях противной стороны?! Не проще ли было сразу подумать о мире?! Думаю, что и проще, и надежнее». — «Зато теперь твой брат подружился с ханом Кончаком, — отозвалась на это она, затаив хитрую улыбку в омуте глаз. — Говорят, побратимами стали». — «Надолго ли? — усмехнулся Всеволод. — Ворон с соколом тоже дружили, только по-разному жили. Ворон питался мертвячинкой, падалью, а сокол — живой добычей, кровью. Когда же вместе сошлись, то от ворона только перья нашлись».

Всеволод, занимаясь не только ратными да государевыми делами, но и бытовыми, общаясь с разным народом, по простоте своей душевной не брезговал перекинуться парой слов и с посадским людом, и со смердом-пахарем. А потому кроме любимой им «жук тя лягни, божья коровка забодай», давно прилипшей к кончику его языка, знал еще целую уйму народных присказок да поговорок, которыми сыпал, что баба-стряпуха горох в миску: часто, звонко и весело — только подхватывать успевай. За это, за веселый нрав свой, как и за храбрость и силу, был любим в народе.

«Или как волк, который дружил с кобылой да оставил от нее только хвост с гривой», — добавила она улыбчиво, подлаживаясь под настрой супруга. Мол, смотри, любимый, и я не лыком шита, не только иглой острой да веретеном владею, но и язычок острю о словесный оселок.