Ответа по-прежнему не было, только сдавленное сопение где-то в глубине чердака. Последний этаж размещался под крышей, пересечённой балками. Там недоставало света, но, поднявшись на самый верх, я увидел забившегося в дальний угол толстяка. В руке он сжимал меч. Редко мне случалось видеть такого напуганного мужчину.
Финан, поднявшийся вслед за мной, открыл ставни маленького окошка, которое я видел со двора, и при свете я разглядел тяжёлые деревянные сундуки и крепкую деревянную кровать, заваленную шкурами. Из постели на нас испуганно смотрела девушка, прикрываясь шкурами.
— Гуннальд? — спросил я мужчину. — Гуннальд Гуннальдсон?
— Да, — сказал он почти шёпотом.
— Ты бы бросил меч. Или хочешь сразиться со мной?
Он потряс головой, но по-прежнему крепко сжимал оружие.
— Меня зовут Утред, сын Утреда, лорд Беббанбургский.
Меч выпал из трясущейся руки и с грохотом покатился по деревянному полу. За ним последовал и сам Гуннальд — рухнул на колени, молитвенно протягивая ко мне сложенные руки.
— Господин!
Ещё одно закрытое ставнями окошко на фронтоне дома выходило на реку. Я прошёл мимо стоящего на коленях Гуннальда и толкнул ставню, впуская на чердак больше света.
— Мне не нравятся работорговцы, — тихо произнёс я, возвращаясь назад.
— Многим не нравятся, господин, — прошептал он.
— Она рабыня? — я указал Вздохом змея в сторону девушки в постели.
— Да, господин, — шёпот Гуннальда был едва слышен.
— Больше нет, — сказал я.
Гуннальд не отвечал. Он только трясся. Я заметил валяющийся на полу халат или платье — поношенную льняную тряпку. Я подцепил его окровавленным острием Вздоха змея и бросил девушке.
— Ты помнишь торговца рабами по имени Хальфдан? — спросил я у Гуннальда. Тот мялся, явно удивлённый вопросом. Лицо у него было круглое, глазки маленькие, клочковатая бороденка едва прикрывала жирные щеки, на голове — жидкие волосы. Он носил кольчугу, но чересчур тесную — пришлось разорвать ее по бокам, чтобы прикрыть брюхо. Большое брюхо.
— Нам редко доводилось видеть толстяков, — сказал я. — Да, Финан?
— Ну, разве что несколько монахов, — ответил Финан, — да ещё парочку епископов.
— Наверное, ты много жрешь, — сказал я Гуннальду, — вон какое брюхо наел. Рабы у тебя все тощие.
— Я их хорошо кормлю, господин, — забормотал он.
— Неужто? — я изобразил удивление.
— Мясо, господин. Они едят мясо.
— Ты хочешь сказать, что хорошо относишься к своим рабам? — спросил я, и, присев перед ним, острие Вздоха змея упер в пол у его колен.
Он уставился на клинок.
— Ну? — подсказал я.
— Сытый раб — здоровый раб, — выдавил Гуннальд, глаза были прикованы к высыхающим на клинке потекам крови.
— Так ты относишься к ним хорошо?
— Да, господин.
— И эту девушку насильно заставляли лечь в твою постель?
— Нет, господин, — и снова его шёпот был едва слышен.
Я встал.
— Ты подумаешь, что я странный человек, Гуннальд, — сказал я, — потому что мне не нравится видеть избитых и изнасилованных женщин. Думаешь, это странно? — Он взглянул на меня и снова потупился. — Хальфдан плохо обращался с женщинами, — продолжил я, — ты помнишь Хальфдана?
— Да, господин, — прошептал он.
— Расскажи мне о нём.
— Рассказать, господин?
— Расскажи о нём! — подбодрил его я.
Каким-то образом ему снова удалось поднять взгляд.
— У него был двор на другой стороне моста, господин, он вёл дела с моим отцом.
— Он умер, да?
— Хальфдан, господин?
— Да.
— Он умер, господин. Его убили.
— Убили! — удивленно воскликнул я. — И кто же его убил?
— Неизвестно, господин.
Я снова присел на корточки.
— Это был я, Гуннальд, — прошептал я. — Я его убил.
В ответ я услышал только хныканье. На лестнице послышались шаги, я обернулся и увидел отца Оду, Виддара Лейфсона и Бенедетту, входящих на чердак. Капюшон Бенедетты скрывал её лицо. Хныканье заставило меня снова повернуться к Гуннальду, который весь затрясся. И не от холода.
— Ты, господин?
— Я. Я убил Хальфдана. — ответил я. — И он тоже был жирным.
То убийство произошло много лет назад в доме у реки, почти таком же, как у Гуннальда. Хальфдан думал, что я собираюсь купить рабов, и встретил меня с подчеркнутой учтивостью. Я всё еще помню его лысую голову, длинную бороду до пояса, фальшивую улыбку и огромное брюхо. В тот день со мной был Финан, и мы оба думали о тех месяцах, которые вместе провели в рабстве, прикованные к лавке корабля работорговцев, поротые в ледяных морях и выжившие только благодаря жажде мести. Мы видели, как гибли запоротые до смерти наши товарищи, слышали рыдания женщин и видели кричащих детей, которых тащат в дом нашего хозяина.
Хальфдан не нес ответственности за все наши страдания, но все равно заплатил за них. Финан подрезал ему сухожилия, а я перерезал глотку, и случилось это в тот день, когда мы освободили Мехрасу, темнокожую девушку из земель, лежащих за Средиземным морем. Она вышла замуж за отца Кутберта и теперь живет в Беббанбурге. Wyrd bið ful ãræd.
— Хальфдан, — продолжал я, сидя рядом с трясущимся Гуннальдом, — любил насиловать своих рабынь. Ты своих насиловал?