Меч Королей

— Но... — начал Ода.

Но его перебила Бенедетта:

— Сарацины, — прошипела она.

Всего лишь одно слово, но пропитанное страхом.

И одно слово заставило меня повернуться и выяснить, что ее встревожило.

Всадники.

— Люди Меревала! — произнес отец Ода. — Слава Господу!

На паломнической тропе появились около двадцати всадников, все в кольчугах и шлемах, а половина с длинными копьями. Они остановились в том месте, где дорога уходила на запад, в лес, и вгляделись вперед.

— Это не враги? — спросила Бенедетта.

— Враги, — тихо сказал Финан. Из леса вышли еще два воина, оба в красных плащах Этельхельма. Мы разглядели их через щель в изгороди, но они, похоже, нас пока не заметили.

— Назад! — рявкнул я. — Назад! Все обратно к лесу. — Дети уставились на меня, освобожденные рабы растерялись, а отец Ода открыл рот, как будто хотел что-то сказать, но я снова взревел: — Бегите! Уходите! Немедленно! — Они еще колебались, пока я угрожающе не шагнул к ним. — Уходите! — Они испуганно побежали. — И вы тоже! — сказал я своим воинам и Бенедетте, которые остались со мной. — Пошли!

— Слишком поздно, — произнес Финан.

Вармунд, а я предполагал, что один из всадников на дороге — это он, сделал то, что сделал бы я на его месте. Он послал разведчиков в лес, и теперь они появились у края ячменного поля. Их было двое, оба на серых лошадях, они смотрели вдоль живой изгороди, как раз туда, где стоял я. Один из них поднял рог и протрубил. Скорбный звук стих и опять повторился. На дорогу высыпал целый отряд. Человек сорок, не меньше.

— Идите, — сказал я своим людям, — и ты тоже, Финан.

— Но...

— Уходи! — выкрикнул я. Он колебался. Я отвязал от пояса тяжелый кошель с деньгами и сунул ему в руки, а потом подтолкнул к нему Бенедетту. — Береги ее, сохрани ей жизнь! Береги моих людей! А теперь уходи!

— Но, господин...

— Им нужен я, а не вы, идите! — Он все еще сомневался. — Идите!

Я проревел это слово, словно страдающая от боли душа.

Финан ушел. Я знаю, он предпочел бы остаться, но его убедили моя ярость и требование защищать Бенедетту. Или, возможно, он знал, что бессмысленно умирать, пока есть шанс выжить. Кто-то должен доставить новости в Беббанбург.

Все заканчивается. Лето заканчивается. Счастье заканчивается. Дни радости сменяются днями скорби. Даже боги встретят свой конец в последней битве, Рагнарёке, когда зло принесет в мир хаос, солнце погаснет, и черные воды затопят дома, а великолепный сияющий зал Вальхаллы сгорит дотла. Все заканчивается.

Я обнажил Вздох змея и пошел к разведчикам. Ничего хорошего меня не ждет, но судьба привела меня сюда, и нужно с ней встретиться. Выбора у меня нет, и я приветствовал эту судьбу. Я пытался сдержать клятву, данную Этельстану, и действовал поспешно и глупо. Эта мысль не покидала голову, когда я шел между яркой летней изгородью и высокими колосьями ячменя. Ячменное поле, думал я. А я глупец, чей конец близок.

И может, это глупое решение не спасет моих людей. Не спасет Бенедетту. Не спасет ни девушек, ни детей. Но это была последняя слабая надежда. Если бы я сбежал с ними, то всадники погнались бы за нами и всех перебили. Вармунду был нужен я, они ему не нужны, и поэтому мне пришлось остаться на ячменном поле, чтобы подарить Финану, Бенедетте и всем остальным единственную слабую надежду. Так решила судьба, и я остановился возле россыпи кроваво-красных маков, потому что рог разведчика привлек врагов, они пришпорили лошадей вверх по склону, ко мне. Я коснулся молота на шее, но знал, что боги меня покинули. Три норны приценивались к нити моей жизни, и в руке одной из этих хихикающих женщин были ножницы. Все заканчивается.

Итак, я ждал. Всадники проехали через проход в изгороди, но не направились прямо ко мне, а свернули в высокий ячмень, большие копыта топтали стебли. Я стоял спиной к изгороди, и всадники встали передо мной широким полукругом. Некоторые направили на меня копья, как будто боялись, что я нападу.

Последним появился Вармунд.

Перед той стычкой в старом доме на берегу лунденской реки я встречал его лишь однажды, и тогда я его унизил, дав пощечину. У него было уродливое, плоское лицо, которое наискось от правой брови до нижней челюсти слева рассекал боевой шрам. Глаза мертвые, как камень, тонкие губы, редкая русая бородка. Он был огромным, даже выше меня, такого воина ставят в центр стены щитов, чтобы запугать врага. В этот день он сидел верхом на большом вороном жеребце, уздечка и седло были отделаны серебром. Он оперся на луку седла, уставился на меня и улыбнулся, только улыбка больше походила на гримасу.

— Утред Беббанбургский, — произнес он.

Я промолчал. Лишь крепче сжал рукоять Вздоха змея. Я молился о том, чтобы умереть с мечом в руке.

— Язык проглотил? — спросил Вармунд. Я по-прежнему молчал. — Мы отрежем его перед смертью, — пообещал он, — как и яйца.