Меч королей

Новые корабли подвозили в Лунден все больше воинов. Они доставляли подкрепления для ярла Варина, продолжавшего командовать гарнизоном от имени лорда Этельхельма. Об этом мы узнали два дня спустя, когда глашатаи раскричали по старому городу, что жителям дозволяется выходить после наступления темноты. Вопреки настоятельным предупреждениям Финана, я отправился тем вечером в большую прибрежную пивную, известную как «Таверна Вульфреда», хотя все называли ее «Мертвый дан», поскольку однажды во время отлива нашли датского воина, нанизанного на гнилую сваю старой пристани. Долгие годы рука покойника красовалась прибитой к косяку дверей в таверну, и каждый, кто входил, касался пальца. Руки давно уже не было, но грубое изображение трупа до сих пор украшало вывеску. Сопровождаемый отцом Одой и Бенедеттой, я ввалился в таверну.

Ода сам вызвался идти со мной.

– Священник вызывает уважение, а не подозрение, – заявил он. – Бенедетта тоже пойдет, под видом моей жены.

Когда он заговорил о Бенедетте как о жене, я едва не сорвался, но сумел скрыть свое раздражение.

– Для женщин там небезопасно, – заметил я.

– Но женщины постоянно ходят по улицам, – спокойно напомнил Ода.

– Бенедетте лучше остаться здесь, – упорствовал я.

– Восточные англы наверняка подозревают, что где-то в городе до сих пор прячутся беглецы, – терпеливо разъяснял Ода. – Искать будут молодых мужчин, а не священника с женой. Хочешь новостей? Тогда возьми нас с собой. Незнакомцы доверяют священнослужителям.

– А если тебя узнают?

Ода покачал головой:

– Восточную Англию я покинул безбородым юношей. Меня уже никто не помнит.

Я закутался в просторный темный плащ – нашел его при обыске чердака Гуннальда и комнаты внизу, где жил его сын. Плащ подпоясал куском веревки, потом позаимствовал у Гербрухта деревянный крест и повесил на шею. Меча я не взял, вооружился только спрятанным под одеждой ножом.

– Ты похож на монаха, – сказал Финан.

– Благослови тебя Бог, сын мой.

Мы выбрали стол в темном углу таверны. Зал был почти полон. Местные жители расположились по одну сторону широкой комнаты, по другую же устроились воины. Было их большинство, и почти все с мечами. Воины с интересом посмотрели на нас, но сразу отвернулись, едва отец Ода осенил их крестным знамением. Эти парни пришли сюда пить, а не слушать проповеди. Некоторых интересовала не только выпивка: такие влезали по деревянной лестнице в комнаты, где занимались своим ремеслом шлюхи. В спину поднимающимся летели пожелания и насмешки товарищей. Эти похабные звуки резали слух отца Оды, но он молчал.

– Те, кто всходит по лестнице, – это… – начала Бенедетта.

– Да, – отрезал отец Ода.

– Это молодые мужчины, вдали от дома, – сказал я.

Неброская девица подошла к нашему столу, и мы попросили принести эля, хлеба и сыра.

– Вульфред еще жив? – поинтересовался я у нее.

Она посмотрела на меня, но не разглядела лица под капюшоном.

– Он умер, отче, – ответила служанка, явно приняв меня за другого священника.

– Жаль, – сказал я.

Девушка пожала плечами.

– Я вам лучину принесу, – пообещала она.

Я перекрестил ее.

– Благослови тебя Бог, дитя мое, – молвил я, и Ода неодобрительно засопел.

Веселье разгоралось, и восточные англы запели. Первая песня была норманнской, плач мореходов по женам, оставленным на берегу. Но потом саксы в пивной заглушили всех старинной песней, определенно предназначавшейся для наших ушей. Отец Ода, слушая слова, насупился над своей кружкой. Когда Бенедетта, которой потребовалось больше времени, вникла в смысл, глаза ее округлились.

– Эта песня называется «Жена дубильщика», – сказал я, постукивая ладонью по столу в ритм припеву.

– Но она ведь про священника? – спросила Бенедетта. – Разве нет?

– Да, – прошипел отец Ода.

– Там про жену дубильщика и про священника, – пояснил я. – Женщина приходит на исповедь, а он говорит ей, что не понимает, в чем заключается грех, и просит показать ему.

– Проделать это с ним, то есть?

– Да, с ним.

К моему удивлению, итальянка расхохоталась.

– Мне казалось, мы сюда за новостями пришли, – буркнул отец Ода.

– Новости сами к нам придут, – ответил я.

И верно, прошло немного времени с тех пор, как хмельные воины затянули новую песню, когда один средних лет воин, с подстриженной седой бородой, взял кувшин с элем и кружку и подошел к нашему столику. На боку у него висел меч с изрядно потертой рукояткой, а легкая хромота намекала на удар копьем, полученный в «стене щитов». Он вопросительно посмотрел на отца Оду, тот согласно кивнул, и гость присел на скамью напротив меня.

– Извини, отче, за ту песню.

Ода улыбнулся:

– Сын мой, мне и раньше доводилось бывать среди вояк.

Человек, выглядевший достаточно старым, чтобы годиться Оде в отцы, поднял кружку:

– Отче, тогда за твое доброе здоровье.

– Молю Бога, чтобы оно было добрым, – осторожно ответил священник. – И за твое тоже.

– Ты дан? – уточнил наш собеседник.

– Дан, – подтвердил Ода.

– И я. Меня зовут Йорунд, – представился гость.

– А я – отец Ода. Это мои жена и дядя. – Ода перешел на датский.

– Что привело тебя в Лунден? – спросил Йорунд.