Меч Республики

На внешней палубе нас никто не встретил, весь радиоэфир полнился криками, воплями, проклятьями, руганью — на крейсере было не до нас. По отрывочным выкрикам, а также по брошенным в пространство запросам и полученным ответам, уже через несколько минут мы имели некоторую картину происходящего на корабле безумия. А тут творилось именно безумие, иначе этот ад назвать было невозможно. Бой на мостике не утихал ни на минуту, однако доступ туда снаружи был наглухо заблокирован, бронекапсула приобрела завершённый шарообразный вид. Кто включил бронирование, понятно не было, но это уже было не важно. Все подступы к мостику блокировали бойцы разведроты. Их позиции, в свою очередь, были блокированы тремя сотнями десантников. Эти ребята, убив командира всей десантной секции, выступали на стороне младшего офицерского состава корабля, который, собственно, и поднял бунт. Орудийные палубы молчали. Все техники и прочий обслуживающий персонал забаррикадировались во втором самом защищённом корабельном отсеке — в двигательной секции, которую также отсекали энергетические защитные экраны. Экраны эти, правда, были рассчитаны на защиту экипажа от возможной аварии в двигательной секции, но и подобное нестандартное использование допускали.

Десантники и разведчики к тому моменту, как мы до них добрались, были на взводе. Любое неосторожное слово, любой шальной выстрел могли нарушить хрупкое равновесие, установившееся на подступах к мостику. Всем сторонам конфликта не хватало стимула, могущего дать моральное оправдание радикальным действиям. Разведчики разрывались между приказом высшего командования и видом боевых товарищей — ведь разведка и десант, при всём их антагонизме, часто совместно делали одно дело, и на корабле оказались в одной лодке. Десантников останавливало то же самое нежелание убивать своих недавних товарищей, да ещё и неопределённость с командованием. Понятно, что никто на корабле не обладал достаточным авторитетом, чтобы его безоговорочно признали бунтовщики. В конце концов, не для того они бунтовали, чтобы сразу складывать лапки. Но и агрессии проявлять не моги по той же самой причине — тотальной неопределённости. Так что я стал тем фактором, который одним своим появлением пошатнул хрупкое равновесие.

Ни один десантник не оспорил моего права отдавать приказы. Как оказалось, ребята получили исчерпывающую информацию по происходящему в системе, наше с Дирсом Карлосом послание дошло до них без купюр. Они даже духом воспрянули, и тут же принялись готовиться к штурму позиций разведки. Там правильно оценили шевеление, и тоже перешли в повышенную боевую готовность. Но мораль наших противников резко просела, особенно после того, как я объявил им о последствиях сопротивления. Никто не хотел представать перед правосудием системы Арса. Но и нарушить приказ они не могли. Ситуация разрешилась банальнейшим способом. Я вышел против них в одиночку, разворотил несколько боевых платформ, разметал баррикаду, и разведчики… сдались. Их лица, когда они покидали гробы бронескафов, выражали величайшую степень облегчения — наконец-то кто-то пришёл и разрешил их моральную дилемму.

Потом мы все вместе долго и нудно ломали броню мостика. В ход шла плазма орудий, резаки дройдов, даже мои поля. Только через полчаса кропотливой работы удалось вскрыть крепость и ворваться в корабельное сердце. Открывшаяся взору картина мостика вызывала оторопь. Вся внутренняя поверхность рубки была иссечена лазерными лучами. Здесь не осталось ни одного целого сегмента компьютерной системы управления. Мебель также была прожжена, поломана, порезана. И среди всей этой обгорелой и оплавленной жути лежали такие же иссечённые лучами тела людей. Кто-то ещё подёргивался, кто-то был приведён в такое состояние, что даже опознать, где чья часть тела, без специальной экспертизы было невозможно. Последние бойцы нашлись в дальнем углу. Двое флотских, исчерпав почти неисчерпаемые запасы батарей табельного оружия, вцепились друг другу в горло и душили, пока оба не отошли в мир иной. Мы с лейтенантом и Сержантом переглянулись и синхронно склонились в почтительном поклоне.