Меч Республики

— Ничего, уважаемый. Когда эти звери похищали, а потом насиловали мою жену, они не испытывали сожаления. Могу вас в этом заверить. Даже когда их выколупывали из их собственного корабля, они не раскаивались. Сожалели лишь о том, что так по-глупому подставились и попались. Собаке — собачья смерть.

— Значит, это всего лишь личная месть? А как же ваша претензия на заботу о литанцах?

— Не вижу противоречия. Мой личный мотив пришёл в корреляцию с общественной потребностью. Я искренне не хочу, чтобы простые литанцы оказывались на моём месте, в роли мужа, с женой которого поступили так, как поступают эти отморозки. Просто меня они уже затронули лично, а до других ещё не успели добраться. Так что не надо пытаться обвинять меня в бессмысленной жестокости или корысти. На эту операцию были потрачены значительные ресурсы, а отдача от них в деньгах в отрицательной зоне. А если я готов тратить ресурсы не для обогащения своего и своих людей — то какой же я пират? Нет, уважаемый, всё куда сложнее. Такие простые критерии больше не работают. Это другой уровень ответственности, и другой уровень борьбы. На фоне той гражданской войны, которая набирает обороты в нашем Планетарном образовании — это благородная и высокоморальная миссия.

Больше корреспондент не задавал каверзных вопросов. Мои слова заставили его задуматься. Причём он не показался предвзятым, просто привык к излишне прямолинейным причинам-следствиям. Надеюсь, ему хватит волевых и интеллектуальных качеств, чтобы переосмыслить своё отношение к событиям в Литании. Ну а я… Мне реально было плевать. Первый акт моей собственной мести свершился, но не принёс радости. Вообще ничего не принёс. Только где-то внутри возникло ощущение правильности. Нас с офицерами всё более затягивало в пучину водоворота большой истории. Безотносительно к моему мнению, или мнению этого упертого корреспондента. Поток же истории бесчеловечен, он захватывает и несёт на гребне. Или топит в своих глубинах. Здесь и сейчас мы оказались на гребне, а кто-то… Кто-то канул в его глубины.

Обширное помещение управления третьего ударного флота полнилось жизнью, и со стороны больше походило на растревоженный муравейник, во всю готовившийся к празднованию своего самого-самого главного праздника. Почему праздника? Да потому, что всё вокруг пестрело от обилия голограмм всех мыслимых форм и расцветок, похожих на транспаранты и салюты, призывающие людей радоваться жизни.

В самом большом управляющем коконе, от усердия даже чуть поднявшись над ним, восседал адмирал. И если всё помещение напоминало муравейник, то адмирал походил на муравьиную королеву, с ноткой торжественности взирающую на свою муравьиную вотчину. Вот к этому-то представительному субъекту и подскочил улыбчивый молодой лейтенантик, с нашивками специального курьера.

— Господин адмирал, вам пакет, — с улыбкой и лёгким поклоном курьер протянул командующему свёрток.

Тот в ответ лишь коротко кивнул, да небрежно махнул рукой, прогоняя лейтенанта, словно королева — надоедливого ухажёра. Молодой человек не расстроился, ещё раз коротко поклонился и стремглав помчался к широким шлюзовым дверям, ведущим в недра космической станции. Только оказавшись на приличном расстоянии от монументальных створок, мужчина перевёл дух. Его улыбка вместо лубочно-бесстрастной стала кривой и опасной. А в следующее мгновение, словно реагируя на изменение тональности его улыбки, слух всех находящихся на станции резанул заполошный сигнал тревоги. Он проникал буквально повсюду, старался забраться под кожу, а оттуда — под черепную коробку.

Когда мимо пробежали первые закованные в броню высшей защиты десантники, улыбка с губ молодого человека пропала. Его рука змеёй метнулась к набедренному щитку замыкающего бойца, но вместо подспудно ожидающегося удара лишь легко коснулась ладонью шершавой брони. После чего курьер, как ни в чём не бывало, отошёл к стене и развернул перед собой голограмму с личного планшета.

По голограмме поплыли серые стены коридора, которые вскоре сменились знакомой уже картиной обширного помещения. Вот только что-то внутри неуловимо изменилось. Присмотревшись, можно было заметить, что, из пышущего жизнью обиталища, муравейник превратился в склеп, то и дело озаряемый алыми всполохами сигналов биологической угрозы.

Адмирал больше не возвышался над остальным своим царством. Он, усохшей мухой в паучьем коконе, лежал в самых недрах своего командирского кресла. Раззявленный в беззвучном крике рот, искажённое в смертельной муке лицо, выкатившиеся из орбит глаза — всё это однозначно указывало, что владыка третьего ударного флота безнадёжно мёртв.