Меч в ножнах из дикой сливы

Доставить письмо в свите принца Даичжи выбрал молодого адепта Хань Шэнфэя. Тот был обязан главе жизнью, как и его младший брат Шэнли: на одной из ночных охот Даичжи выдернул обоих почти что из пасти огромного змея. С тех пор братья, и до того обожавшие главу клана, бросились бы на меч, прикажи он им.

О письме, однако, Даичжи Шэнфэю ничего не сказал, поручив только отдать шкатулку лично Ее Величеству. Знал, что доверил нужному человеку, знал и о благосклонности императрицы и все равно волновался как мальчишка. Получив ответ через пару дней, с трепетом развернул ароматный шарик чая, достал тонкий, почти прозрачный лист бумаги. На нем были поэтические строки – и больше ничего:

С той самой поры,
Как расстались с тобою, любимый,
Ни дня не прошло,
Чтоб не думала я о тебе.
Тревожусь всегда,
Что осенние листья опали
И впредь никогда
Не увижу зеленых ветвей[176]

.

Эти письма стали первыми в длинной череде подобных. Порой Даичжи думал: «За какие заслуги в минувшей жизни боги наградили меня такой любовью? За какие грехи в минувшей жизни боги так наказали меня?» Никому не дано знать своего будущего, никто не скажет, суждено ли превратиться горам в яшму, а земле – в золото, когда соединятся любящие сердца[177]. Но Даичжи точно знал, что никогда не возьмет себе иной жены. Пусть племянник продолжает род, его же удел иной.

Когда-то Даичжи думал, что ему не превзойти старшего брата в силе, яркости, таланте. Даичжи думал так и знал, что все это – правда. Но его брат был мертв, а сам он – жив. Жив благодаря милосердию сильной, невыносимо прекрасной женщины в золотистых шелках.

И он готов был сделать все, чтобы подаренная ему жизнь не оказалась напрасной.

Глава 6. Неоконченная партия, непредвиденные ходы

Принц Чэнь Шэньсинь так и не уснул до самого рассвета. Беспокойно мерил шагами покои, не решаясь выпустить из рук доставленное Си Иши снадобье, и сердце его так же металось от отчаяния и тревоги за мать к надежде. Он нарушил приказ отца, встретившись с Хань Дацзюэ, подвел под наказание невиновного человека и теперь будто жаждал отыграться, преуспев хоть в чем-то. Одергивал себя, напоминая, что здоровье и благополучие матери важнее его счетов к отцу, и снова продолжал свой путь от стены до стены.

Зная, что императрица имеет обыкновение завершать все утренние ритуалы к концу ши Дракона, принц едва дождался времени, приличествующего для визита, и направился к покоям Ее Величества, едва не переходя на бег. Снадобье он тщательно спрятал в рукав.

Подождав, пока императрице доложат о его приходе, и получив позволение войти, принц с трепетом переступил порог. Ему было откровенно плевать на то, что по этикету он давно уже вышел из того возраста, когда посещение Ее Величества в личных покоях, а не в малой приемной, предназначенной для членов семьи, считалось уместным. Пусть шпионы отца доносят ему, если хотят; сильнее уронить себя в его глазах принц Чэнь просто не мог.

Вэй Чуньшэн в персиковом одеянии с золотистой вышивкой сидела за маленьким столиком и неторопливо заваривала чай. Если бы не ее болезненная бледность и худоба некогда изящных рук, догадаться о ее недуге было бы невозможно: принц не помнил матери без подведенных бровей и красной краски на веках, но в сравнении с придворными дамами лицо она почти не белила и не румянила, лишь алели губы, изогнувшиеся в небольшой, но искренней улыбке при виде сына. Юноша иногда думал: может, у заклинательниц какие-то другие каноны красоты или истинно красивой от природы женщине ни к чему изменять подаренное богами?

– Счастливый день. – Вэй Чуньшэн бережно отставила пиалу и склонила голову. Качнулись драгоценные подвески на шпильках. – Внимание сына к матери бесценно. Садись, чай почти готов.

– Муцинь[178], как ты себя чувствуешь? – Принц в два шага преодолел расстояние от двери до столика, спохватился о приличиях и удержал себя, сумев опуститься на подушку более-менее плавно.

– Не настолько плохо, чтобы ты отказывался от сна и забывал о еде[179] в беспокойстве обо мне. – Императрица сделала знак служанкам, и те бесшумно исчезли, согнувшись в поклоне. Осталась лишь самая младшая, почти девочка; она устроилась в углу с гучжэном, казавшимся непомерно большим для ее тонких рук, тронула струны, и помещение заполнили звенящие серебристые звуки.

– Почему вдруг гучжэн? – Чэнь Шэньсинь кивнул в сторону инструмента. – Ты же всегда больше любила эрху или гуцинь.