Меч в ножнах из дикой сливы

Письмо улетело во дворец, а через пару дней резиденцию Хань Ин посетили нежданные гости: братья Вэй, наследники и будущие главы клана Вэй Далян и, как уже было известно Даичжи, двоюродные братья императрицы. Им недавно исполнилось по тринадцать лет, оба были высокими, тонкими как стебли бамбука, с непокорными гривами иссиня-черных волос, еще не знавших гуаней, с такими же изогнутыми бровями и звездными глазами, как у двоюродной сестры. Они прибыли без сопровождения, на мечах держались вполне уверенно и, скорее всего, разрешения на визит в клан Хань Ин у тети не спросили.

Коротко поздоровавшись и представившись, братья перешли к делу прямо во дворе, еще раз поправ ногами все своды правил приличия.

– Господин Хань, – сказал старший, Вэй Юншэн, хмуря брови-луки, весь – как натянутая тетива. Даичжи едва не обернулся, чтобы позвать отца, и только потом сообразил, что он теперь и есть «господин Хань». «Второй молодой господин Хань» умер вместе со старшим братом. – Наша любимая сестра поручилась за вас жизнью, и мы слишком ее уважаем, чтобы оспаривать подобное решение, но хотим удостовериться, что она о нем не пожалеет. Поэтому мы здесь, чтобы предупредить: ее жизнь зависит от вашего благоразумия. Мертвые уже мертвы, но живые должны жить – и не пристало благородному мужу торопить их вслед за первыми.

Братья кротко поклонились – еще слишком осторожные, чтобы озвучивать до конца столь явную угрозу, – снова глянули своими странными глазами, в которых горели степные костры и взмахивали крыльями ночные птицы, и улетели, оставив не только восхищение наставниками Вэй Далян, что вложили в еще детские уста столько мудрости, не усмирив дикого нрава, но и тоску по их сестре, запертой во дворце с нелюбимым мужем.

Вскоре императрица прислала новое письмо, в котором приглашала Даичжи с племянником навестить ее и сына в землях клана Янь Цзи. Императорский двор уже переехал на новое место и теперь обживался на побережье. «Раньше А-Цзюэ был частым гостем, – писала Ее Величество, – они играли вместе с А-Синем. Понимаю, что вам сейчас не до веселья, и ни в коем случае не настаиваю, но ребенку будут полезны свежий воздух и общество сверстника». А в конце письма стояло:

Не радует лотос увядший –
В нем осени знак примечаю.
В раздумье
Одежды снимаю,
Ночь в лодке
Одна я встречаю.
Свет лунный над западной башней
И туч поредевшая стая.
Письмо мне
Не гусь ли доставит? –
Кричит он,
В ночи пролетая[167]

.

Конечно, Даичжи поехал.

Вэй Чуньшэн, даже став супругой императора, осталась заклинательницей из клана Вэй Далян. Императорские золотые одежды были всего на тон темнее клановых и сопровождались вышивкой персиковыми цветами или нижними одеяниями того же оттенка и незаметно оставались ее родовыми цветами. Этот тонкий вызов супругу и одновременно верность роду вызывали уважение; искренняя сердечность приема обезоруживала. Они сидели в садовой беседке за чаем, принц Чэнь Шэньсинь утащил молчаливого Дацзюэ опробовать новый – «Смотри, Хань-сюн, он стальной, как у взрослых!» – меч (простой, конечно, не заклинательский), а Даичжи молча смотрел на императрицу и ощущал себя разбитым нефритом перед незапятнанной белой яшмой[168]. Он знал, что нельзя любить жену правителя, что кара за измену будет страшной и быстрой, как удар молнии, что ему суждено сжечь свое сердце дотла, если он не откажется от этой любви… Он все это знал и скорее бы дал отрезать себе руку, чем подверг Вэй Чуньшэн опасности, но в то же время был готов скорее остаться разбитым нефритом, чем стать целой черепицей[169] и никогда не знать ни этой любви, ни этой боли.

Поблизости маячил служащий ведомства по надзору за заклинателями, входили и выходили слуги, беседку охраняла стража, Даичжи беседовал с императрицей о поэзии и воспитании детей, а в сердце цвел весенний сад, которому суждено опасть под осенним ветром, едва Даичжи шагнет за ворота.