Меч вакеро

Минутный столбняк де Уэльвы прошел. На него пахнула злость. Однако, призвав на помощь все свое добродушие, он лучезарно улыбнулся и с невинностью простака уточнил:

— Вы, кажется, падре, изволили сказать «Vaquero»? Иисус Мария, это прозвище частенько было у меня на слуху… Особенно с тех пор, как я въехал в ваши края. Не просветите ли подробней, ваше священство?

Винсенте опять с беспокойством зыркнул на аршинную спину настоятеля, тут же на сморщенную, словно ссохшийся абрикос, физиономию брата Оливы, Ривьера, Себастьяна и…

Дон приметил странную жесткость во взглядах притихших и какую-то потайную искру, мелькнувшую в глубине глаз Аракаи.

— С кем вы повстречались в ущелье, дон Диего? — вопросом на вопрос ответствовал Игнасио. Голос доминиканца прозвучал столь буднично, будто он справлялся о погоде, но губы при сем были бледны как никогда.

— Они шли за нами от самого Керетаро. Мои слуги пытались осадить их… — майор отхлебнул вина и замолчал.

— Их убили? — брат Ривьера нервно скребнул ногтями по столу.

Андалузец мрачно кивнул головой.

Кнут Аракаи замер. Крупная голова накренилась, взор задержался на черных окнах.

— Убили… я так и думал.

Стекла вдруг задрожали от твердого, словно камень, ветра, скакнуло пламя свечей, и где-то как будто охнула половица.

Монахи перекрестились, взяв равнение на распятие, а сержант шепнул с оглядкой:

— Я вот что думаю… Не дано человеку тягаться с дьяволом…

Винсенте Аракая, прищурившись, заглянул в глаза офицеру:

— Уж не с Консепсьоном ли свела вас тропа нос к носу?

— Уверен, что нет. А кто такой Консепсьон?

— Консепсьон… — зловещим эхом разнеслось по залу.

— Эй, послушайте! — де Уэльва вскочил на ноги.—Объясните вы наконец! Vaquero… Теперь еще Консепсьон! Мне осточертели ваши кошачьи шажки вокруг да около. Падре! — он тряхнул кудрями. — Сходите хоть раз по-крупному!

— ОН — никто. ОН — видение из кошмара! — настоятель был как обычно терпелив и серьезен. — Vaquero Concepcion — это полное его прозвище… Вы слышали что-нибудь о Черных Ангелах?

Испанец отрицательно качнул головой:

— А эти чем знамениты?

— ОН вместе с ними наводит ужас! — Винсенте зло боднул взглядом майора.

Дрова в камине взорвались огнистым треском и пали; трапезная нырнула в потемки. Синеватые отсветы легли на бледные пятна лиц, превратив их в жуткие маски. Слева от дона Диего что-то прошамкал Олива. В медных складках его кожи светились два зеленоватых холодных зрачка. Голова коррехидора совсем пропала в тени плеч, и только горбатый нос красным клювом торчал оттуда. Настоятель, напротив, как будто вырос, а твердые черты его лица приобрели каменный рельеф.

Огонь в очаге мало-помалу взялся за новое полено, но повсюду растекшийся полог тайны не стал меньше.

— Сеньор де Уэльва, — крякнул сержант, — я не прочь рассказать вам легенду о Vaquero, но только для начала, чтоб я сдох, давайте промочим глотки.

Сграбастав волосатыми пальцами бутыль, коррехидор поспешно расплескал все содержимое до капли в кружки и отшвырнул прочь.

— Да хранит нас Господь! — стукнувшиеся глиняные бока со скрежетом сомкнулись и разлетелись по сторонам.

— Вы уж извините меня, ваше преподобие, я знаю: эта история вам не по ноздре, но если наш уважаемый высокий гость жаждет ее узнать, отчего бы и не удовлетворить его охоту? — Винсенте смачно, с прихлебом, чавкнул алым краем арбуза и так фыркнул, что черный глянец семян веером разлетелся по столу.

— Сказывают, дескать, жил когда-то в сих местах вакеро Консепсьон — так все его называли. Лихой был человек: сталь и кремень. Только один грех был у него: упрямый уж больно… оттого добром и не кончил. Вы вот тоже, брат Олива, хоть и голова во всяких там травах, но упрямы, прошу прощения, что ваш осел. Ну, да это я так, к слову, махните рукой на Аракаю… Что ж, я продолжу с вашего позволения, — взгляд Винсенте обострился. Пламя резко обозначивало границы света и тени на его скуластом лице. — В те времена, когда Консепсьон был таким же смертным как все, объявился в наших краях мустанг. Что я сказал? Мустанг? Ха, друзья, дурья моя башка! Да это был сам дьявол в образе жеребца. Сей стервец втоптал в землю боль-ше славных наездников, чем пальцев на наших руках. Словом, никто не мог укротить его. Вот тогда-то и смекнули люди: тут дело нечистое. Да только Консепсьону и черт был не брат! Нет, он все равно не умер бы своей смертью…

Ну так вот: узнал Консепсьон про этого беса о четырех ногах и поклялся принародно, что кровью изойдет, а приведет его в поводу, как послушную корову. Многие посмеялись тогда, но это лишь подхлестнуло горячую голову.

«Не родился еще тот конь, который ушел бы от меня. Будь он сам дьявол, но если он встал на четыре копыта — быть его шее в петле моей реаты!» — так вот и сказал он, да еще и добавил: «И пусть я буду проклят во веки веков, если это не так! Amen!»

Коррехидор перекрестился, хрустнул арбузом и забубнил далее: