Меч вакеро

— Долго стомлял он своего коня, прежде чем однажды повстречал мустанга. А уж как столкнулся с ним, то пустился в погоню. Не знаю, врут или нет, но сказывают, будто пропылил он без остановки от Сан-Луи-Обиспо до самой Йерба-Буэны. И совсем уж было настиг жеребца, когда тот вдруг обернулся в свое истинное обличье. Дьявол обманул вакеро… Да иначе и быть не могло, ибо нет на земле твари, способной спорить с хвостатым! Дьявол исчез, а проклятие, кое наложил на себя вакеро, осталось.

Вот с тех пор и рыщет Консепсьон по всей Новой Испании на своем призрачном коне с Черными Ангелами, и не будет им покоя, покуда не набросят они свои реаты на Дьявола…

— А кто ж эти Черные Ангелы? — майор ощутил укол самолюбия из-за того, что не удержался от поспешного вопроса.

— Черные Ангелы? — сержант пыхнул трубкой, прищурив глаза. — Это души тех, кто пытался поднять руку на НЕГО.

Винсенте закончил рассказ, взялся прочищать мундштук.

— Забавная история, — заметил наконец Диего и недоверчиво хмыкнул.

— Забавная, говорите? Забавнее всего, что ОН по-прежнему скачет где-то неподалеку.

Де Уэльва перевел взгляд на падре Игнасио, как на третейского судью, но тот, к его изумлению, утвердительно кивнул головой.

Майору, несмотря на жарко пылающий камин, вдруг сделалось зябко. Он поплотнее запахнул сюртук и поднял кружку.

— И всё-таки, сын мой, — в голосе настоятеля дрожала струна нетерпения, — тот всадник в ущелье…

— О нет! — угадав мысли падре, махнул рукой Диего. — Мой знакомый столь же мало похож на Vaquero, как бык на свинью.

Монахи недоверчиво переглянулись и вновь воззрились на мадридского гонца.

Де Уэльва, чувствуя, что его слова подвергают сомнению, горячо воскликнул:

—  Святые отцы! Я готов поклясться на Библии, что конь и всадник были из костей и мяса. Более того, я знаю, кто они…

Пять пар глаз впились в лицо андалузца.

— Иезуиты.

— О Мадонна! — Эффект был такой, как если б пальнули из пушки на кладбище, да еще в страстную пятницу.

— Худые вести, братья! — его священство наложил на себя крест. — Более тридцати лет, как Орден Иисуса по Указу папы Климента Четвертого убрался с этой земли. Новая Испания была поделена между нами и францисканцами, и вот опять запахло псиной.

Губы доминиканцев зашептали молитвы.

Майор выпил еще вина. Вдумчиво глядя на мрачливые, постные, как облатка, лица монахов, ему почему-то вдруг стало весело. Сверкнув коньячными очами, он затянул:

В Пасху это было,

В первый день недели:

На поля Оливы

Мавры налетели.

Ай, поля Оливы!

Ай, просторы Грани!

Положили мавры

Христиан немало.

Монашеская братия весьма удивилась столь резкой перемене настроения гостя, но еще крепче была озадачена его заявлением:

— Друзья, право, я рад вашим россказням. Мистериозо! Очень загадочно! Ей-Богу, путешествовать в краю, где не живут призраки, феи и колдуны, было бы скучно!

Он решительно поднялся и церемонно раскланялся. Затем извлек из кавалерийского подсумка торчащий сверток. Туго схваченный сыромятным ремнем, он был вытянутым, как держак кувалды, но не столь длинный, хотя и увесистый.

— Я слышал, вы, брат Олива, собираетесь завтра отправиться в Мехико?

Мешки под глазами старика настороженно дрогнули; выдержав паузу, он, наконец, кивнул головой.

— Прекрасно! — Диего положил сверток на край стола. — Не в службу, а в дружбу; передайте это настоятелю кафедрального собора архиепископу Доменико Наварре.

— А что там? — монах взглядом указал на сверток, проводя краем кружки по своему изъеденному морщинами лбу.

— Э-э-э, амиго! — испанец шутливо пригрозил пальцем. — Как у вас с головой, брат Олива?

— Да не жалуюсь… — буркнул тот. В тоне старика звучало недовольство. — Всегда считал, что в порядке…

— Ну, в таком разе не считайте и меня глупцом. Это государственной важности вещь, и берегите ее пуще глаза!

Доминиканец налился уважением и с благоговейным трепетом переложил сверток в свою суму, на индейский манер украшенную бахромой.

Прощально щелкнули каблуки, шпоры дона зазвенели к выходу.

* * *

На лысом внутреннем дворике — патио — колобродили беспризорные козы; их частое глупое «м-ме-е-е» драконило сторожевых псов, отрывистый лай которых тонул в сумеречной мгле. Де Уэльва потянулся, разминая кости, и вздохнул полной грудью.

— Нравится? — за спиной Диего стоял вышедший следом отец Игнасио. Вопрос прозвучал врастяжку сладким, как горячая патока, голосом.

— Да, здесь прекрасно.

— Пожалуй, — откликнулся настоятель и перешел на шепот, — если бы еще не эти ужасные смерти в ночи… —Вы действительно не боитесь? Errare humanum est…52

— Довольно, падре, — испанец натянуто улыбнулся, сверкнув зубами. — Я не птенец…

Священник изучающе смотрел на него большими и темными, как грецкие орехи, глазами. В них отражались строгая луна и звезды, — колючие и холодные, как гвозди.