Мечта

и о достатке, а о безвкусице. С этим не спорю, да, но целоваться в жёлтые зубы я никогда

не буду. А он и не просит. Может он меня преследует только в моём воображении? Но

важна ли мне правда?

Что есть правда? Какую роль играет она в моей жизни? Возьмём пирамиду Маслоу,

или пирамиду логических уровней Дилтса. Ну там пожрать, жить во дворце и иметь три

вертолёта – это просто. Но кто я, когда у меня три вертолёта и что возможным

становится? Как я ем, и почему мне важно есть именно те продукты, которые я ем?

Музыку с моим камерным залом консерватории можно списать на низший уровень, а еду

и отдых в Анапе поднять на верхний. Это всё очень зависит от человека. Моё

многозвучие, мой Шопен – это всё со мной внизу, как данность, как для кого-то хлеб. А

мой Дворец в Старой Купавне – это про то, кто я и что тогда становится возможным.

Ещё я часто думала про комфорт. Комфортно ли мне жить в несчастливой стране? То

есть в стране, где кого ни спроси, по отдельности счастливы, но спросить нужно в

определённый момент, во всё остальное время очень печально, особенно если ехать на

машине по среднестатистической дороге в 300 – 9000 км от Москвы и смотреть по

сторонам. И даже красота природы в точке 9000 км не компенсирует, если Ты не турист.

Или смотреть не по сторонам, а на дорогу – оптимизма не прибавится. Вся эта новая

псевдопатриотическая пурга, конечно же, не про меня. Но я-то здесь, и никуда не

собираюсь. И вот что я надумала: меня держит здесь возможность сделать жизнь людей

лучше. Держит – неправильное слово. В этом, возможно, весь смысл моей жизни. И даже

то, что я ничего в этом плане не делаю (а это примерно так), никак не аннулирует этот

смысл. Является ли возможность делать, но не сам факт действия, смыслом моей жизни,

или смыслом являются действия? Именно возможность, иначе бы я уже всё сделала – что

же в этом сложного – делать, если есть желание и уверенность? А вот возможность быть

полезной, но житие сугубо для себя – это, пожалуй, более тонкая категория. Я живу в

своих балансах, в которых качество дороги в мою Купавну и рожи вокруг дороги

поддерживают мой баланс осознанием возможностей – сколько всего тут можно сделать и

жизнь скольких людей улучшить. И продолжать скрываться за своим забором и ничего не

делать.

51

НОЧЬ 14 (продолжение)

Лифт крался бесконечно долго. За это время ранее Тимур успевал подняться пешком

на свой факультет и отсидеть пару. Потом свет совсем погас, и лифт как будто резко во

что-то уперся и повалился на бок. Тимур ударился о металл головой. Было тяжело

дышать. Он словно оказался в каком-то полиэтиленовом мешке, частично разодранном.

Когда движение остановилось, он предпринял попытку выбраться. Находился он

практически вниз головой, так что все тело неестественно затекло. Сквозь щели в мешке

воняло чем-то тухлым. Тимур расцарапал мешок, перевернулся и, преодолевая пустые

ящики и коробки, выбрался в сероватую мглу.

Он оказался на свалке. Свалка была затянута туманом. Его металлический контейнер

одиноко стоял по центру. Метрах в ста скрипела техника, но её было видно неотчётливо.

Какая-то живность периодически пробегала мимо, но она была заметна только боковым

зрением, стоило сфокусировать взгляд – как там уже никого не было. Отчётливо были

видны только крысы.

Тимур выбрался из контейнера и сперва думал пойти в сторону работающей

техники. Сделал несколько шагов, как вдруг слева возникло несколько силуэтов.

Небольших таких силуэтов на четырёх ногах. При фокусировке взгляда силуэты не

исчезли. Семь бродячих собак, по виду родственники. Они застыли и просто смотрели.

Как и Тимур.

Неожиданно одна из собак, самая образованная, подняла правую переднюю лапу, а в

лапе деревянная палка, а на палке бумажный плакатик, а на плакатике написано “Help

Me!” Как будто собаки собрались на демонстрацию. Они дружно развернулись и

направились в сторону, не туда, где работала техника. Контейнер затянуло туманом,

теперь здесь был только Тимур и семь собак, периодически неестественно

поглядывающие на него вполоборота.

Появились большие комары. Те, которые не кусают, но оттого менее неприятными

не становятся. Только сейчас Тимур заметил, что собаки не вполне живые. У кого-то

челюсть торчит, у кого-то внутренности. Процесс разложения продолжался, как в машине

времени, и вот это уже семь полускелетов в обвисшей пыльной шкуре. А потом уже и без

шкуры. А потом они проваливаются в землю и исчезают в ней.

Тимур снова один посреди бесконечной свалки. Комары исчезли. Перед ним – вход в

бомбоубежище. Деревянная двустворчатая дверь покосилась, он пролезает в щель между

створками. Фонари кое-где горят, на стене плакат «Схема бомбоубежища Чагинского

завода бытовой химии». Заваленная мусором бетонная лестница идёт вниз, где

располагается приоткрытая герметичная дверь, очень тяжёлая. Приоткрывая её ещё

немного и испачкавшись солидолом, Тимур оказывается внутри.

Большое заводское помещение. Тускло горит свет. Он горит как из редких ламп,

свисающих с потолка, так и от разложенных кое-где костров или горящих печей,