Мёд и немного полыни

– А вы не слышали? – Кожабай прищурил один глаз, примеряя, где сделать отверстие в деревянной заготовке. – Однажды в апреле пятеро путников возвращались из дальнего аула, где гостили у сватов. Оделись легко, с утра было тепло. Но тут начался сильный буран. Дорогу замело. Они так и не добрались до дома. В это время лучше не выезжать далеко.

Этой весной Акбалжан хотелось сказать доброе слово каждому. Всё радовало: зелёные листочки, на которые раньше не обращала внимания, весеннее солнце и даже этот рассказ под завывание вьюги и потрескивание дров в печи.

В Каратале в тот год беременные, приметив друг друга, смеялись: и ты тоже? Бабы перестали бегать к повитухе, чтобы изгнать нежеланный плод. Рожай и не думай – еды хватает.

Через неделю небо расчистилось и вновь засияло. Снег стаял, будто устыдившись, что пошёл не вовремя.

Райса с Куантаем целыми днями носились босиком по поляне недалеко от дома. Перед сном Акбалжан отмывала чумазых детей в большом тазу. Волосы мыли настоем золы. Воду грели в казане – Кожабай установил его на печь во дворе.

– Жизнь налаживается, – довольно потирал он ладони. – Скоро будем варить много мяса, встречать гостей, как раньше в доме моего ата.

Подросшая Августина паслась на лугу с другими коровами, перед закатом возвращаясь в сарай. Завидев хозяйку, улыбалась своим пятном. Та не могла дождаться, когда же тёлочка начнёт давать молоко.

Кожабай брал на себя часть работы жены. Приходил поздно. Акбалжан ждала его, снова и снова разогревая самовар. Когда хлопала калитка, подбегала к окну и, завидев мужа, выбегала на крыльцо. Он проводил ладонью по её щеке, заходил в дом и громко звал детей. Обходил весь дом, будто не мог отыскать их. Райса и Куантай прятались под нарами, хихикая. А потом хохотали, когда Кожабай наконец залезал под нары и щекотал им ножки:

– А-а-а, попались!

Наступил июнь. Дети захватили мелководье Урала. Плескались, зажмуривая в восторге глаза. Акбалжан в просторном лёгком платье прогуливалась у берега. Маленький Куантай сначала осторожно ходил по горячим камням, но вскоре запрыгнул в воду и стал бултыхаться на мелкоте.

Дома Акбалжан накормила детей и уложила спать. Подошла к Кожабаю. Он читал газету, привезённую из райцентра. Приобнял жену и погладил округлый живот:

– Жаным[21], думаю, у нас родится дочка, похожая на тебя! Будешь заплетать ей косички, а я научу скакать на лошади.

Утром, когда Кожабай одевался, в дверь громко постучали. Это был помощник управляющего.

– Михалыч сказал – срочно в контору! – крикнул парнишка и побежал дальше.

– Что там стряслось? – Кожабай торопливо собрался и ушёл.

Акбалжан почувствовала внутри беспокойные толчки. Посидев немного, поспешила в коровник. Вскоре вернулся Кожабай, непривычно хмурый.

– Что случилось?

Он помедлил и глухо ответил:

– Война…

Слово отдалось холодом внутри.

– Какая война? Где?

Кожабай обхватил Акбалжан. Обычно они не проявляли чувств перед чужими, но тут она прижалась к мужу.

– Далеко, но дело серьёзное.

– А что теперь будет?

– Пока не знаю…

– Ай, – она схватилась за живот.

– Что с тобой?

– Просто испугалась.

– Ты иди. Полежи.

Акбалжан брела по дороге. Вот только всё наладилось, только зажили по-человечески…

Пришла домой и тяжело опустилась на кровать. Дети подбежали, ластясь, но она велела им выйти. Когда осталась одна, застонала и провалилась в тягучий сон. Проснулась от рези внизу живота.

Глава 13 Не уходи!

Девочка родилась недоношенной. Прожила три дня. Крохотное тельце омыли, прочитали молитву, завернули в белую ткань и похоронили.

Слёзы у Акбалжан исчезли. Только вздыхала и кусала губы. О чём думал Кожабай, одному богу было известно. Стал молчаливее. Только задумчиво брал косу жены и проводил кончиком по своей щеке.

В Каратале начались беспокойные дни. Ощущение беды придавливало невидимой силой, будто тяжёлые камни, меж которыми перетирают зерно. Снова, как в голод, стих детский смех. Люди ждали, что будет дальше.

Кожабай приходил каждый день с тревожными новостями. Увеличили планы. Ужесточили наказание за воровство – чтобы никто не посмел взять из колхоза ни капли молока, ни соломинки. Всё должно отправляться на фронт. Иначе – тюрьма.

Неделя после похорон прошла, как в белёсом тумане, что окутывал Урал по утрам. В тот вечер за ужином Кожабай долго и сосредоточенно размешивал в сорпе айран[22], потом медленно пил из чашки. Акбалжан любила смотреть, как он ест, и теперь, будто пытаясь вернуться в то счастливое время, когда они ждали ребёнка, рассматривала обветренное лицо мужа. Тёмные глаза, нос с горбинкой – раньше он шутил, что дочери лучше бы унаследовать носик от матери.

– Скажи что-нибудь, – попросила Акбалжан.

Он отложил ложку и наконец взглянул на неё:

– Сегодня приезжал уполномоченный, делали списки тех, кого отправят на войну.

– И? – она перестала дышать.

– Начальство пока трогать не будут, у нас бронь.

Акбалжан выдохнула.

– Но я сказал, что пойду добровольцем.

– Зачем?! – прошептала она.

– Я – мужчина. Не могу отсиживаться, если даже восемнадцатилетние мальчишки идут на фронт!