Мёд и немного полыни

Вот сижу на плече высоченного десятиклассника, в косички вплетены пышные банты, внизу стоят дети в школьной форме с букетами георгинов. Сжимаю колокольчик, перевязанный красной лентой, трясу, чтобы звенел громче. Задираю подбородок – мама говорит, так не видно, что боишься.

Вот я за первой партой, в руках – букварь, фотограф велит улыбаться и не моргать. Улыбка не получается, глаза слезятся – тогда я не поняла, что заболеваю.

Картинки оживают дальше. Я дома. Не могу согреться под толстым одеялом, пахнущим овчиной. Пью горькое лекарство, запиваю тёплым молоком с мёдом. Выполняю команды «Дыши – не дыши», когда к моей спине прижимают прохладный кружок стетоскопа. Под мышкой – градусник. Вокруг – встревоженные глаза родных, кастрюля с картошкой, банное полотенце над лицом, и в этой горячей темноте нужно втягивать пар, потеть и кашлять.

Папина ладонь – большая, шершавая. Уклоняться от неё буду позже, подростком, тогда папа станет называть меня ёжиком. Скучать по этой ладони начну через много лет.

А пока он гладит меня по волосам. Рассказывает сказки. Я представляю уходящие в небо зелёные стебли волшебного гороха. Растворяюсь в кисельных берегах. Я то здесь, на диване, то там, в туманных мирах. Словно вдалеке слышу папин голос.

Не плачь, девчонка, пройдут дожди,

Солдат вернётся, ты только жди!

И наконец однажды в темноте – шёпот мамы рядом:

– Тридцать шесть и шесть! Слава богу! Но лечиться ещё долго…

Всё снова наполняется ощущениями, запахами, вкусами. Жгучие горчичники. Вонючая мазь, ею мажут грудь. Барсучий жир в столовой ложке. Железный горшок с подстеленной газеткой. Сладкие жёлтые витаминки, как рассосёшь, становятся кислючими. Наконец мягкий, как вата, сон.

– Аже![56] – зову утром бабушку.

– Ау! – поворачивается она.

Я лежу на деревянных сәкі, которые занимают полкомнаты. На них расстелены корпешки из цветных лоскутов и дастархан. Аже намотала на пузатый самовар мои колготки – чтобы были тёплыми, когда проснусь.

Прижимаюсь спиной к белёной стене. Она приятно греет, с обратной стороны, в прихожей – печка.

На стене напротив – карта Оренбургской области. На карте – кружочки-города, среди них наш райцентр Кувандык. Брат Жанат отметил точку ниже него, под синей линией реки, и подписал: «п. Урал».

В углу комнаты – железный сундук с выбитым на массивной крышке орнаментом. Аже складывает туда шуршащие ткани, бархатные тюбетейки, новые детские костюмчики, коробки конфет и всякий дефицит. Перед тем как пойти в гости, поднимает крышку, перебирает запасы. Если повод стоящий, для женщины можно взять панбархат, а то и парчу, для мужчин – рубашки, изредка костюм шалбар – так аже называет пиджак с брюками. Обратно тоже приходит с подарками и кладёт их в сундук.

Часть запасов хранится под нарами. Однажды мы с братом, оставшись одни, выудили среди коробок индийский чай, припрятанный для гостей. Залили кипятком и потягивали деловито, как взрослые.

Мама, пожурив нас, рассмеялась:

– Надо же, дети, а в чае разбираются!

Я не поняла, чем эта заварка отличалась от той, что брат называл мусором. Мне просто понравился рисунок на жёлтой пачке: голубой слон, бородач в чалме, красные купола.

Прижимаюсь щекой к ажекиному мягкому лицу, пахнущему бельём, которое сушили на солнце. Аже отламывает краюшку горячей лепёшки шелпек[57], подаёт мне.

– Тие берсiн!

– Тие берсiн, – повторяю.

Так говорят, чтобы помянуть тех, кто уже не с нами. Аже жарит шелпек каждую пятницу.

Себе она наливает чай с молоком, мне – чёрный, я не люблю белёный. Откалывает щипчиками кусок рафинада и рассасывает, прихлёбывая из пиалы.

Попив чай, помогаю убрать дастархан. Остатки еды кидаю в помойное ведро. Выбрасывать хлеб нельзя. Даже из поездок родители привозят мешочек с засохшими кусками, чтобы отдать корове. Если упал хлеб, нужно сказать «Бисмилля» и поднять его.

У аже много разных примет. Нельзя сидеть на пороге, громко смеяться на ночь глядя, выходить с непокрытой головой на улицу, когда светит луна, стирать и убирать дом в пятницу.

После завтрака аже раскрывает сундук, копается в нём. Вытаскивает ситцевый платок, в котором завёрнуты её сокровища. Люблю их разглядывать: необычная монета с дыркой у края, гребень со сломанными зубьями, старинные кольца, медаль…

Из шёлковой сумочки аже достаёт Коран. Водит пальцем по строчкам с диковинными значками, нараспев читает молитвы. Неизвестно, откуда у неё эта книга. Страницы пожелтели, растрепались. Когда рядом нет взрослых, я тайком показываю книгу подружкам и фантазирую, что она волшебная.

Рассматриваю аже, чтобы позже зарисовать: выцветшие до светло-голубого глаза, мама говорит, раньше они были, как у меня, карими, волнистые морщинки, округлый нос, крупные, со вздувшимися венами руки. Светлое платье с широким подолом, бирюзовая бархатная безрукавка – бешпет – с металлическими застёжками, на которых выбиты узоры в виде бараньих рогов. Белый платок. Две тонкие косички, свисающие ниже пояса, почти не тронула седина, хотя Акбалжан-аже семьдесят.