Мёд и немного полыни

Наигравшись, иду к аже. Сегодня у нас важное дело. Нужно подложить под гусынь и уток большие яйца с голубоватым отливом, которые мы собрали в картонную коробку под нарами.

Аже скручивает газету в трубку, кладёт внутрь каждое яйцо и смотрит через него, как в бинокль, на солнце. Учит, как различать пятна, чтобы понять, годятся ли яйца для высиживания. Мне они кажутся одинаковыми.

В сарае сердито шипят две белые гусыни. Они сидят в гнёздах, устланных пухом, который выщипали у себя из грудок. Ажешка берёт палку, отводит распахнутые клювы и подсовывает яйца под мягкие брюшки. Гусак вышагивает вокруг и беспокойно гогочет.

Сначала у нас было два гусака. Один всё съедал сам, аже сварила из него суп. Этот заботливый, если насыплешь зерно, зовёт подружек и ест вместе с ними.

Самки уток ещё злее гусынь. Могут налететь и ущипнуть, когда высиживают потомство. А селезень только раскланивается в стороны ярко-зелёной шеей, и глаза у него улыбаются.

Теперь остаётся ждать, когда вылупятся птенцы. Каждый день аже проверяет кладки. Ругается на птицу:

– Вот бестолковая! Встала, бросила гнездо. Загоняю назад, не хочет. Пришлось все яйца под другую положить. А эта молодец, не встаёт, поест и дальше усаживается. Настоящая мать.

Проходит почти месяц. Наконец, аже зовёт:

– Гусята вылупляются!

Накидываю куртку, сую ноги в галоши и бегу за ней. Аже приподнимает палочкой бок гуски. Та шикает, самец тоже волнуется, лезет со своим «га-га-га».

Вижу треснувшее яйцо и гладкий клювик, пробивающий скорлупу. Так хочется помочь, быстрее его очистить, но аже не разрешает: птенец должен вылезти сам, иначе не выживет.

Когда мокрый тёмно-жёлтый гусёнок полностью выбирается из хрупкого домика, мы перекладываем его в подол, несём домой. Сажаем в коробку, застеленную газетой, по очереди перетаскиваем его собратьев. Гусыне пока не до них, надо всех высидеть, а то разбегутся по сараю.

Птенчики жмутся друг к другу. Иногда кто-то из них залезает на спинки других, пытаясь добраться ближе к висящей на шнуре лампе. Вскоре они обсыхают, становятся светлыми, пушистыми. Тёплые комочки. Аже говорит, что часто гусят брать на руки нельзя – впитают наш запах, и мать не примет.

Кормим гусят раскрошенным варёным желтком, приговаривая «ляп-ляп-ляп».

На следующий день относим их в отдельный сарайчик к взрослым гусям. Те лепечут что-то на своём языке, а гусятки бегут к ним, вытягивая шейки и расправив крохотные крылышки. Наливаем в пластмассовые крышки от банок воду, сыплем на картонку отварное пшено.

Каждый раз кто-то в выводке оказывается шустрее всех. Он первым начинает есть и возглавляет колонну собратьев, вышагивая за большими гусями. Аже называет его атаманом.

А я опекаю самого слабого, такой тоже непременно находится. Он последним подходит к корму, другие гусята его обижают. Даже большие гуси отталкивают, щиплют его. Ух и получают они у меня за это!

Когда птенцы подрастают, выгуливаем их на полянке. Утята и цыплята могут жить в загоне под сеткой. Гусятам нужно раздолье. Пока не станут большими, надо защищать их от коршуна, со свистом кружащего в небе. Стоит отойти, тот бросается вниз, хватает добычу когтями и взлетает. Вороны и сороки тоже тут как тут. Отвернёшься – клюют гусят в глаза.

Невдалеке пасутся соседские индюки. Жанат научил меня здороваться с ними.

– Здра-а-асте! – кричу я.

– Кулю-кулю-кулю, – машут они головами, приветствуя меня в ответ.

Глава 3 Родня

Ныряю в летнюю речку и достаю со дна ракушку. Закрытая – значит живая.

Папа рыбачит в зарослях камышей. На Урале он ловит на удочку голавлей и желтоглазых жерехов. С холодной извилистой Бурти привозит узких зубастых щук, с озёр – шершавых полосатых окуней. Зимой ледобуром просверливает лунки в речном льду, подолгу сидит со спиннингом. Притаскивает в рюкзаке подмороженных пятнистых усатых налимов.

Часть улова папа сушит в гараже на леске под потолком. Раз мы отправили деду с бабушкой вяленых подустов[59]. Баба Маруся потом прислала письмо: «Дед заглотнул рыбу, как собака муху».

После того как я накупаюсь, ловим в Урале мелких рыбёшек. Захожу по пояс в воду, ощупывая ступнями скользкие округлые камни. Папа становится рядом. Держим сетку за проволоки, скреплённые крест-накрест. Рыбки покусывают нас, а мы тихонько шевелим ногами – нужно поднять со дна ил, чтобы вода стала мутной. Резко поднимаем сетку вверх. В ней, блестя на солнце, бьются серебристые синьгушки[60] и пескари с удивлённо раскрытыми ртами в виде буквы «О».

Эту мелочь относим подросшим утятам. Они бегут к нам, от спешки заваливаясь на грудки. Галдят, хватают, вырывают еду друг у друга, кивают головками, будто требуя: «Ещё, ещё!»

Дома ставлю в банку полевые цветы с горько-сладким запахом. Речные камушки складываю в железную чашку и наливаю воду, чтобы они снова блестели.