Медальон Таньки-пулеметчицы

– Молчи уж, хромой пес, – Аксинья замахнулась на него половником. – Ты уж больно хозяйственный. Чем помогаешь, кроме того, что колотушкой стучишь? А про едока вообще бы молчал.

– Сама молчи, баба, – отозвался мужчина. – Иль забыла кое-что? При гостье нужно ли напоминать?

На удивление Тани, Аксинья действительно плотно сжала губы, зло взглянув на супруга, и в этом одном-единственном взгляде девушка прочитала все: и ненависть, копившуюся годами, и желание избавиться и зажить наконец вольно, пусть даже и в одиночестве. Маркова хотела что-нибудь сказать, чтобы хоть как-то примирить людей, приютивших ее на время, но Аксинья, сорвав с головы платок и обнажив гладкие черные волосы без единой серебряной ниточки, указала на лежак в сенях:

– Больше негде тебя положить, товарка. Ты уж не обессудь.

Муж что-то пробормотал и взял прохудившийся сапог.

– Одеяло мы тебе справим, – пообещала хозяйка. – Худое, правда, да что делать? Все хорошее односельчанам на фронт отдали. Времечко сейчас такое. Два братца вон у меня… Весточки шлют, покамест живы. – Она смахнула слезу, и Татьяна, подойдя к спасительнице, крепко обняла ее.

– Даже не знаю, как вас благодарить. – Девушка вдруг затараторила, словно ее прорвало: – И огород копать буду, и за птицей ухаживать, и стирать, и штопать…

– Ну-ну, – мрачно отозвался из угла Анисим. – Давай, давай, приживалка. Только надолго не рассчитывай. Не дай бог кто-то капнет, что у нас жиличка появилась. Что прикажешь делать? В петлю за тебя лезть? Так что, голубушка, живи, да честь знай. Самое большее – через неделю чтобы тебя здесь не было.

Аксинья махнула рукой:

– Не слушай его. Федорчуки тебя не выдадут. А заявится кто другой – спрячем. Работой займешься, когда стемнеет. Наденешь мою одежу – никто не признает в тебе беглянку.