Медальон Великой княжны

Павел никогда не забудет этого бегства по ночному весеннему лесу, этого битья сердца в горле, выстрелов, вспышек, мелькания тени и света, хруста наста под ногами, карусели стволов, криков погони, тяжелого своего дыхания, стука крови в висках. Ему стало казаться, что этому ужасу не будет конца, что он умрет, как загнанный зверь. И, наверное, умер бы, если бы не Васька Курносов.

Петляя между стволов, Павел попал в круг света и тут же ощутил мгновенную обжигающую боль, которая уронила его в снег, заставила зарычать, как дикого зверя, и забыть обо всем, кроме этой самой боли.

— Мать твою…

Этот тихий шепот был первым, что услышал Павел, когда вынырнул из темной обморочной ямы. Он с трудом разлепил глаза. Все плыло перед ним и кружилось, он с трудом различал сероватый неяркий свет, какие-то полосы, его тихонько потряхивало, внизу была боль. Уже не резкая, нестерпимая, а тупая, ноющая. Вокруг была тишина, не глухая, а какая-то живая, дышащая, и Павел стал вспоминать, кто он, где, что случилось. Вспомнил лес, немцев, как отстреливались они из ельника, а потом его ранило, и все.

Нет. Не все. Раз живой, значит, еще не все. И так Павлу от этого хорошо стало, так весело, что он не сдержался и засмеялся, тихо и глупо, и тут же сморщился от боли, так что не досмеиваться, а, сцепив зубы, стонать пришлось.

— Очнулся? — раздался чей-то тихий, хриплый голос. — А то я уж думал, зря тащу. Ты там не спятил, часом? А?

Павел, пересилив приступ, снова открыл глаза. Между высоких голых стволов на фоне светло-серого рассветного неба над ним нависала голова его давнего неприятеля Васьки Курносова.

— Ты…

— Я. А кто еще? Не дошли мы до своих еще. От немцев, слава тебе господи, оторвались, а до наших еще не добрались. — Василий отодвинулся куда-то в сторону, и слышно было, что сел рядом с Павлом, крякнув и вздохнув от усталости.

— Что с нами было? — едва шевеля засохшими губами, спросил Павел.