— Ранили тебя. Я постарался их подальше увести, пока по лесу плутал, добежали до болота, я в камыши и по пояс в воду, вода ледяная, все маты сложил. А жить хочется, пришлось выгребать. А немец, он мужчина нежный, избалованный, ему лезть в ледяную воду неохота. Постреляли с берега, поорали, да и ушли, решили, наверное, что я и так сдохну. Ну, я отсиделся для порядку и пошел кругом за тобой. Перевязал, как смог, положил на ветку и потащил. Вот, — он вынул что-то из-за пазухи и протянул Павлу. — Мы с тобой парочку немцев положили возле ельника, так вот нашел у одного коньяк и еще вот плитку шоколада. Больше ничего не было.
Павел с трудом протянул руку, взял предложенную фляжку и сделал один глоток. Голова тотчас поплыла.
— Закуси вот. — Курносов сунул ему в рот твердый, с острыми краешками кусок шоколада.
— Ты почему за мной вернулся? — стараясь разглядеть подробнее лицо Курносова, спросил Павел.
— Не приучен подличать, — криво усмехнулся Василий. — И потом, это тогда, в восемнадцатом, ты мне врагом был и царским прихвостнем. Да и за последнюю нашу встречу зла не держу, не ты меня в лагеря отправил, другие товарищи постарались, — с особенным чувством проговорил Курносов. — А сейчас мы с тобой по одну сторону, и враг у нас один, фашистская сволочь. Так что теперь мы с тобой в одной лодке, — зевая и с силой растирая колючим мокрым снегом лицо, проговорил Василий. — А с раной твоей, коль до сих пор не помер, глядишь, и дальше не помрешь.
— А у тебя из семьи есть кто? — вдруг неизвестно зачем спросил Павел.
— Нет. — Ответ прозвучал резко, коротко. Но потом Курносов все же добавил: — Сынок в двадцать седьмом от скарлатины помер, а жена в тридцать первом вторыми родами скончалась. Один я. — Они помолчали. — Ты вот что, — сказал, наконец, Курносов, — коли очухался, покарауль пока, а я посплю немного. Больше суток идем, а до наших еще не добрались. Отдохнуть мне надо. Через час разбуди и… — уже засыпая, велел он, и в следующий миг Павел услышал его глубокое, ровное дыхание.