Медбрат Коростоянов (библия материалиста)

К вечеру я еле доплелся до своей пристройки. Бубенец денег дал. И не спросил зачем. Ему и вправду было не до расспросов – неприятности по коммерческой части директора ожидали нешуточные. Беда в том, что Илья Спиридонович дал немного. На кота широко, на собаку узко. У него у самого оставалось в обрез. Пришлось продолжать поиски. А пойти я мог еще в одно только место. К Галочке Шахворостовой. Это и заняло остальную часть драгоценного дня.

Чтоб вы понимали, до явления Лидки я отнюдь не прозябал в Бурьяновске совершеннейшим монахом. Ольга Лазаревна не в счет, да и считать особенно было мне нечего. А вот Галочка! Это явление исключительного порядка, хотя и повсеместно нередкое. Она служила на почте – посылки, бандероли, заказные письма, выдать-принять. Ей очень нравилось на людях. Галочка относилась к тому человеческому типу, которому противопоказано одиночество, она бы и на необитаемом острове нашла себе компанию, и компанию веселую, хотя бы у пиратов южных морей. Еще у Галочки был муж. По ее собственным словам, где-то там. Строитель-шабашник, неплохой каменщик, супруг кочевал по области, в летнее время – так и без захода в семейный порт, добывал средства на пропитание и с реальной надеждой приобрести в собственность новый УАЗик-внедорожник. Хвала ему! А Галочка скучала соломенной вдовой. Маленький сынишка и бодрая маменька, готовая покрыть все дочерние грехи, явно не могли удержать ее в рамках общепринятой нравственности. И Галочка принимала гостей. Дальнобойщиков помоложе, кавказских купцов посолиднее, залетных студентиков повеселее. У нее было лишь одно железное правило: никого из своих, местных, все равно, холостых или женатых. Галочка объясняла это с неожиданной логикой. Чтоб не мозолили глаза, очень надо ее мужу раскланиваться с соседскими хахалями каждый божий день и гадать, было ли чего, а так транзитные сегодня здесь, завтра там. Вроде и спрос другой. Муженьку ее свистели в уши, но обходилось без мордобоя и последствий, видимо, и сам шабашник Шахворостов имел за собой грешки, которые благоразумно выходило не поминать.

Как бы в демонстрацию того факта, что я существо в Бурьяновске непостоянное, Галочка привечала и меня. Абсолютно бескорыстно. Даже наоборот. Старалось прикормить на случай. На какой? Да мало ли. Что говорить, зашел я на почту в обед, а вышел с черного хода Галочкиного домика, когда все порядочные люди садились за ужин. Отпросилась с работы попрощаться, хоть я сказал, мол, уезжаю ненадолго, от силы недели на две. Про Москву ни ползвука, дескать, навестить старушку мать. Брехня в чистом виде, какая там старушка! Мама моя, Любовь Пантелеевна, давно вышла замуж за своего опального и сильно ответственного секретаря, жила с ним в счастье и в согласии – в период государственного полураспада бодрячка вернули с колхозных полей, как несправедливо пострадавшего. За развод и аморалку уже не ссылали, весь городок кричал им «горько!», ну и я громче всех. Навестить бы их, конечно. Не помешало бы, но похвастать мне было нечем, огорчать жалко, пусть думают, что небрежение мое от беспросветной занятости, – и обижаются. Чем – от добровольно избранной нужды, – и расстраиваются.

Галочка, скорее всего, мне не поверила. В ее прошлом уже случались матери-старушки, и сыновья, отправлявшиеся их навещать, никогда не возвращались назад. Я не стал ее разубеждать, то и дело припоминал мумию тролля и седалищем чувствовал – имею реальный шанс не вернуться, не то, что в Бурьяновск, но и к обывательской жизни вообще. Загашник она открыла со вздохом, не от жадного томления, вольный каменщик содержал свою семью в достатке, но будто укоряла меня в корысти, в то же время, считая эту корысть справедливой. Я нередко скрашивал пустые ее часы, когда иных подходящих любителей не оказывалось под рукой. Разве смущение вдруг одолело меня. Подвернись только альтернативное решение! Но не было его. Сроду не брал денег у женщин, а тут выходило, чуть ли ни за постельные услуги. Накормить, напоить, еще туда-сюда, совесть уступала… ах, ты ж, так-перетак, за наличный расчет! Однако ж взял.

Усталый и пристыженный, словно начинающий альфонс, я взошел на крылечко, для равновесия по-матросски раскачивающейся походкой – в ритуал прощания входило и распитие поддельного сухаря «Лыхны», лимонная кислота и виноградный спирт с красителем, – меня развозило от жары, внутренней и внешней, и последствий напутственных Галочкиных ласк. Я не успел толкнуть хлипкую дверь: незатейливая филенка на раме и щеколда без замка, было бы что запирать. Как меня окликнули со спины:

– А вот и сам пожаловал. Жилец-от мой. Худого не скажу, тихий. Завсегда поможет, ежели чего. Отказу не было, – звучал сочными переливами голос сироты Ульянихи, – и пьющий не то, чтобы очень. На карачках не видывала. Санита-ар, – последнее прозвучало с явным оттенком похвальбы, дескать, не из последних.