Мединститут

«Если бы заставляли это конспектировать, я бы точно рехнулась»,– подумала Надя. В ординаторской было сильно накурено и присутствовал какой-то подозрительный запашок, заставляющий насторожиться и повнимательнее принюхаться. На столе Виктора Ивановича стояла его высокая шапочка, а с дивана (сделали перестановку) виднелась седая макушка. Периодически, в такт дыханию над нею появлялся клубок табачного дыма.

– Виктор Иванович, – позвала Надя, но снова не дождалась ответа.

«Вроде не спит»…

Она сделала несколько шагов вперёд. Долговязый хирург, не снимая халата и формы, удобно вытянулся на диване, закинув руки за голову и смотрел в потолок. В углу рта была зажата почти докуренная сигарета с длинным столбиком пепла. Надю он заметил только тогда, когда выхватил обжёгший его окурок.

– О, какие люди, – спохватился Ломоносов, мгновенно садясь и всовывая ступни в старые замшевые туфли со стоптанными задниками. – Сто лет тебя не видел, Берестова. Что пришла? В гости или по делу? Садись, только Меченого приглуши.

Прикрутив звук у телевизора, Надя села на стул, улыбнулась Виктору Ивановичу. Улыбка, правда, получилась немного смазанной от неожиданности. Ломоносов так изменился в худшую сторону, что почти невозможно было не выразить изумления по этому поводу. Седые волосы его, всегда тщательно расчёсанные, теперь некрасиво комкались и местами торчали в стороны. Зрачки глаз прятались от собеседника за полуопущенными веками, скулы заострились, щеки впали, и вся нижняя челюсть неприятно выдавалась вперёд. Ломоносов широко и дружелюбно улыбался Наде, показывая почерневшие зубы, но улыбка казалась неестественной, точно приклеенной, и портила его ещё сильнее. Морщин значительно прибавилось, да и цвет лица изменился, потемнел, точно тень легла на него.

«Как больное животное, – подумала Надя. – Которое не сознаёт, что больно»…

– Куда пропала? – ещё шире улыбнулся хирург, вставляя в зубы новую сигарету.–  Вот, «Кэмел» твой закончился, скурил ещё до Нового года. Теперь пользуюсь «Ту-134». До чего же трава безвкусная, хер ей накуришься. «Родопи» ещё ничего, дерёт немного горло, да вот, бля, их ни в одном киоске нет. Ну, рассказывай.

– Нечего рассказывать, Виктор Иванович. Я сейчас на кафедре гинекологии. Всё хотела зайти, да со временем неувязки. Вы-то как?

– Дежурю, как видишь. Работы пока нет, лежу вот, Горбачёва слушаю.

– А ничего повеселее нет? По второй программе мультфильмы должны быть в это время.

– Этот мудак по всем каналам, куда ни щелкни. И по второй, и по четвёртой.

– Понимаете что-нибудь?

– В том-то и дело. Вообще-то послушать стоит.

Ломоносов покачал крупной головой, сощурился, затянулся как можно глубже.

– Боюсь, слишком хорошо понимаю, куда он клонит. Умный, сука, говорит с народом как Одиссей с циклопом – иносказательно…

– То есть?

– То и есть. Помнишь, чем у них закончилось? Одиссей циклопу глаз выжег и с…(сбежал) с его острова. И здесь точно так же будет.

– Да вы что! Виктор Иванович, да он же просто тупой! – воскликнула Берестова. Одной из примет времени становились яростные споры о человеческих качествах автора «нового мышления». Мнения людей обычно диаметрально расходились, поэтому спорили увлечённо, до драки.

– Кто ясно мыслит – ясно излагает. А этот… «Ну, как живёте, товарищи? «Хорошо живём, Михал Сергевич»,– шутят колхозники». Говорят, его снимут вот-вот. На Одиссея он никак не тянет, скорее, на циклопа. Разве не так?

Хирург вместо ответа нагнулся к тумбочке, открыл её, вынул два стакана, тарелку с нарезанным сыром и лимоном, показал горлышко коньячной бутылки.

– За встречу ё…(выпьешь) соточку? Хороший коньяк, пятизвёздочный, армянский. Один мудак принёс, оперировался у меня с желудком в ноябре…

– Не тот инженер, которого четырежды безуспешно оперировали? Рыжий…

Ломоносов поднял голову, вопросительно поглядел на Надю, что-то припоминая, поднял палец, кивнул.

–О н самый. Было гладкое послеоперационное течение, выписан на двенадцатые сутки. Сейчас поправляется – жрать стал, вес набирать, на жену залазить. Сегодня приходил, подогнал пару пузыриков. Точно, ты же мне ассистировала, – Виктор Иванович засмеялся и хлопнул себя по лбу. – Слушай, вот склероз. Ну, так сам бог велел.

– Нет, Виктор Иванович, спасибо. Я очень рада, что операция оказалась успешной, но…

– Что «но»?– Ломоносов сразу начал сердиться.– Ты фильм «Ирония судьбы» смотрела? А? Как там – «доктор отказывается пить за здоровье»! Абсурд, идиотизм, паноптикум… Убивать таких надо.

– Ой, куда вы столько льёте? Я только глоточек…

– Берестова, раз пришла – пей. Ты же меня знаешь. Знаешь? Или пей, или иди на… (отсюда). Штрейкбрехер, тоже мне, бля…

Пока хозяин, гневно сопя, разливал по стаканам остро пахнущую жидкость, Надя всё не переставала удивляться переменам в его внешности. Волосатые руки хирурга, длинные, мускулистые, с тонкой кожей, под которой так красиво бегали струны сухожилий, сейчас будто подсохли, кожа показалась шершавой и пористой, в очертаниях появились жёсткость и угловатость.