Мединститут

– А я не дождусь, когда уже этот х…ев институт закончится. Хотя, как послушаешь, какие у вас проблемы начинаются, так и думаешь, что лучше взять парочку академ-отпусков.

– Все так меняются – прямо на глазах,с- кивнула Надя. – Я этого еле узнала – такой весь серьёзный, задумчивый, правильный… будто комсомольской работой занялся.

– Он же женится.

– Как? Кто – Булгаков?! Женится? Да ты что, Тань! Он же клинический дебил. И кто эта дура?

– Есть тут одна, – Татьяна закончила переодеваться, натянула старый дырявый халат и присела напротив, тоже закурила. – Дневная медсестра, совсем молоденькая девочка. 21 февраля свадьба в «Витязе», вот пригласительный. Сегодня вручил, – Смирнова показала Наде пригласительный билет, отпечатанный в городской типографии, подписанный «Нина и Антон». – Как же вы с ним новостями обменивались?

Надя с циничной ухмылкой повертела билет в руках.

– Нина… это такая толстоморденькая кадушка? Видела пару раз. Ни внешность, ни интеллект не поражают. Два достоинства – юность и фертильность.

– У неё ещё квартира своя на Героев Сталинграда.

– С удобствами дурёха, – покивала Берестова, возвращая открытку. – Совет да любовь…

– Тебя не приглашал?

– Меня? – ядовито засмеялась гинеколог, демонстративно закатывая глаза.– Я тебя умоляю…

Девушки ещё немного посидели, покурили, потрепались о своём. Татьяна спросила о Горевалове. Надя поморщилась. Её роман с Петром Егоровичем продолжался уже почти три месяца, и окружающие проявляли всё больший интерес к нему. Вначале было приятно чувствовать уважение и зависть – да, Надю сильно зауважали, даже самые лютые враги. Приятно было отделываться шуточками и намёками – Берестова была большой мастер напускать туману и задразнивать до побеления. Но со Смирновой вилять не хотелось – та была из немногих, ещё оставшихся к концу института, кто искренне симпатизировал Наде. Тем более, она собиралась просидеть здесь подольше.

– У тебя же сейчас шестичасовые уколы? Ну, как закончишь, расскажу. Схожу пока к Виктору Ивановичу. Он-то как?

Татьяна длинно вздохнула, крепко затянулась, выпустила струю дыма, посмотрела на неё, пожала плечами.

– Плохо, – ограничилась она кратким ответом. – Ладно, я пошла в процедурку. Сиди или здесь, или в буфете. Кстати, поставь чайник…

IX

«Будут и платные услуги: демонстрация видеофильмов в видеосалоне, изготовление видеофильмов о производственном опыте и о новых гражданских обрядах, обучение работе на персональных компьютерах. Будут действовать салон видеотренинга, детская видеостудия, видеокурсы ускоренного изучения иностранных языков, студия звукозаписи, организован прокат видеофильмов и видеопрограмм. Мы рассчитываем, что с открытием видеоцентра многие волгоградцы найдут в нём занятие по душе»

_{(Советская пресса, январь 1987 года)}

Включив плиту под большим алюминиевым чайником, Надя постучала в ординаторскую. Ей не ответили, хотя в помещении горел свет и работал телевизор. Надя постучала громче, снова не дождавшись ответа, толкнула дверь, вошла. Телевизор, в котором торчала характерная пятнистая лысина Генерального секретаря, был включён неестественно громко. Энергичный Горбачёв по своему обыкновению снова занял телеэфир часа на два.

Точно намеренно бравируя грубым южно-русским акцентом, Михаил Сергеевич что-то говорил, говорил и говорил. Помимо акцента и беспрестанных жестов матроса-сигнальщика, которые понемногу начинали передразнивать сценические имитаторы, речь нового Кормчего характеризовало полное отсутствие смысла. Точнее, в одном отдельно взятом предложении, как бы коряво построено оно ни было, смысл был, прослеживаясь до уровня абзаца. Но дальше рассыпался, разлетался оглушительным фейерверком, оставляя самого благорасположенного слушателя, самого внимательного аналитика с носом. Даже не верилось, что руководитель супердержавы совсем не способен к продуктивной речи. Его склеротичные предшественники, читающие с бумажки, казались теперь просто образцами красноречия, Демосфенами и Цицеронами.

– В этих событиях отражается напряжённый ритм нашего времени – времени огромных начинаний, переоценки ценностей и крепнущих надежд, общественного подъёма и бескомпромиссной борьбы нового со старым. Это время трудное, но необычайно интересное, время обретения обществом уверенности в своих силах, гражданского возмужания и патриотической неуспокоенности людей…