Мединститут

– Ага, сейчас! Приду обязательно, и всё им скажу. Назову вещи своими именами – мало не покажется…

Антон ответил, что это будет самый глупый поступок в её жизни, но совершить его Надя всё равно не сможет – он забирает документы.

– Так что заседание не состоится! А я себя на другой ниве попробую. Отслужу в армии, вернусь, буду куда-нибудь на «иняз» поступать. Стану переводчиком, попрошусь на дипломатическую работу в какое-нибудь посольство. Вот у кого жизнь интересная. Мир посмотреть…

– Антон, сейчас не время юродствовать…

– Никто не юродствует. Я серьёзно – с медициной покончено.

– Идиот! Мудак! Козлиная морда!

– Ну да, скотина, животное. Поручик Ржевский…

– Дебил! Олигофрен, гидроцефал!! Я тебе так заберу документы…

Надя не на шутку разозлилась, и молодые люди крупно поскандалили прямо возле Танка, к соблазну многочисленных прохожих. Булгаков своим ослиным упрямством вызвал такую ярость у Надежды, что она несколько раз пребольно пнула его по голени, огрела сумкой по голове и едва не вцепилась ногтями в лицо – мирное, улыбающееся философской улыбкой лицо Антона взбесило её необычайно. Успокоить даму у молодого человека не получилось.

Оставив свои очки на поле сражения, Булгаков проявил благоразумие и быстрым шагом ретировался не оглядываясь. Деканат уже прекратил работу, так что продолжить процедуру забора документов больше сегодня не получилось. Антон пошёл домой.

Миша Богомолов уже давно вернулся из анатомического театра. Он был ещё примерным и дисциплинированным школьником, «на сторону» не ходил, и из института сразу же шёл в общежитие. Он нажарил сковородку картошки и ждал старшего товарища ужинать. Очень хотелось есть, но первокурсник терпел упорно. Он очень уважал Антона – тот знал анатомию и латынь как таблицу умножения, и как ни старался Миша подловить старшего товарища на какой-нибудь человеческой «ямке» или клетчаточном пространстве, пока ничего не получалось – шестикурсник оставался недосягаем. Богомолов подражал Булгакову во всём и мечтал стать похожим на него.

– А я новый анекдот про Горбачёва сегодня слышал, – радостно сообщил младшенький, едва старший переступил порог 433-ей. – Значит, «кто теперь смешит советский народ? Ответ – Райкин-отец, Райкин-сын, и Райкин муж». Здорово, правда? Давай пожрём. Чайник только-только вскипел. Только сахара нет, я всё забываю купить. Уже и стрелять по соседям неудобно. Может быть, ты сходишь? У тебя же здесь есть девушки знакомые? Иф ю вонт ту дринк энд фак, вэлкам, бэби, на лечфак…

Антон что-то пробурчал из вежливости – Богомолов открыл крышку, и аромат прожаренной настоявшейся картошечки с салом вмиг наполнил комнату. Антон закрыл дверь на замок и достал из чемодана бутылку водки.

– Будешь? «Дринк» есть, а вот с «факом» сейчас напряжёнка. Ну и что, что завтра у тебя анатомия! Пока пить не научишься, ни анатомию выучить не сможешь, ни с девушкой «ту фак».

Мишу уже начала понемногу тяготить его девственность.

– Да ну, наши девушки все учатся, с ними вообще бесполезно о чём-то говорить, кроме анатомии и гистологии. А если познакомиться со старшекурсницей? Они же там все «ту фак»…

– Что значит «все»?

– Ну, все запросто дают… – сконфузился Богомолов. – Даже просить не надо.

– Кто тебе сказал такую глупость, Михаил? Все они обычные советские студентки, строительницы коммунизма, будущие врачи. Русо дотторе, клиатва Гиппократен.

– И что, вообще никто из них не даёт?

– Никто. В Советском Союзе секса нет! Ну, давай по пятьдесят, чтобы лучше латинские названия запоминались…

Тут из коридора раздалось энергичное цоканье каблучков, отбивших быструю дробь и замершее у дверей 433-ей. Бутылку мгновенно убрали, Миша прятал налитые стаканы в тумбочку, и Булгаков пошёл открывать.

«Чёрт, ешё не хватало сейчас студсоветской проверки. Впрочем, какая уже мне разница? «Намоченный, Захарушка, воды не боится»»…

– Это я, – объявила Берестова, стремительно входя в комнату. – Во-первых, вот твои очки, а во-вторых… У вас здесь курят?

Миша с восхищением посмотрел на бешено красивую старшекурсницу в дублёнке.

– Здрассте…

Надя его совершенно не заметила, вынула из пачки сигарету, села на булгаковскую кровать и, сломав две спички, закурила. Она очень нервничала. Первокурсник, непрерывно повторяя в уме идиотское двустишие из студенческого фольклора, забрал сковородку, бутылку и отправился к соседям. Антон, заперев за ним дверь, ощутил весьма сильное сердцебиение. Позади что-то зашуршало. Когда он обернулся, то увидел удивительную картину – дублёнка и платье лежали на мишиной кровати, сапоги были задвинуты под стол, кучка мелкого белья возвышалась на тумбочке.

Сама Берестова, лишившись всего этого, продолжала сидеть в одних трусиках и курить, длинно глядя на хозяина комнаты. Рванув с себя свитер, Антон бросился к девушке и жадно обхватил её, сжал так, что что-то хрустнуло, повалил на кровать, при этом яростно избавляясь от брюк. Он схватился обеими руками за трусики и потянул их прочь, но Надя вдруг упёрлась коленками Булгакову в грудь и остановила неистового.