Мединститут

– Ну, поздравляю. Как говорится, совет да любовь. Красивая девушка.

–Ч то надо! – с жаром подтвердил Пётр Егорович. – Только с принципами по жизни. После института собиралась в район ехать – типа на самостоятельную работу. На полном серьёзе, в натуре. Еле отговорил.

– И куда будет распределяться?

– Думаю, в Областную, к Сумароковой. Батя уже звонил, спрашивал. В интернатуре место есть, возьмут. Ну, с перспективой там клинической ординатуры. Сейчас в ординатуру места заняты, нужно было раньше суетиться. Ничего, на следующий год возьмут.

– А. Что ж, неплохо…

– Тут ещё вот какое дело – чего ей никак ей Гафнер зачёт не поставит? Она уже к нему сколько раз подходила, и «магар» приносила. Тот ни в какую. В чём проблема? Она в полных непонятках. Добро бы, дура была, ничего не знала. Но ведь умная, отличница. Постоянно с учебниками. На ассистенции к вам сколько раз ходила… Нехорошо получается, Аркадий Маркович. Поговорите с Гафнером, а?

Горевалов выжидательно уставился на собеседника. Его серенькие глаза с белёсыми ресницами, чуть подчёркнутые сверху жидкими бровями, умели бывать очень красноречивыми. В разговоре, особенно в интеллигентном разговоре, Пётр Егорович не был особо силён – прямолинеен, недалёк, ограниченный лексикон. Но его способность использовать невербальные приёмы общения просто поражала. Кажется, ему ещё никогда не пришлось испытывать горечь отказа – он всегда добивался того, чего хотел.

Самарцев вздохнул, водрузил на нос очки, побарабанил ручкой по столу.

– Гм. Видишь ли, Петя… Тут вот в чём дело. Мы с Виктором Оттовичем это уже обсуждали. В том, что она много читает и знает, я с тобой согласен. Но общение с Ломоносовым не прошло даром. Мылась с ним на операции… потом, с Булгаковым этим эта история – возомнили оба себя какими-то асами хирургии, оперировать сами полезли… Конечно, заводила – он, но Берестова тоже хороша. Понимаешь, она весь материал видит сквозь призму искажённого восприятия этого алкоголика. И «ломоносовщину» из неё ничем не вышибить. Мои и тихомировские лекции она не признаёт. Какой может быть зачёт при таком отношении? И нечего спаивать Гафнера. Пусть она сама ко мне подойдёт – решим как-нибудь эту проблему…

– Да ну, какая тут проблема? – с неудовольствием спросил Горевалов. – Фигня всё это. Акушерам всякие тонкости не нужны, сами говорили. Шестой курс, чего ей по кафедрам за зачётом бегать? Вроде не девочка – жена моя будущая. Вот, Аркадий Маркович, я её зачётку принёс. Давайте напишем, чего там нужно, а то будто у неё других дел нет. Всё же это решается…

Возражать дальше было рискованно. И Самарцев тут же благоразумно заполнил графу в берестовской зачётке. Пётр Егорович повеселел, убрал книжечку.

– Спасибо, Аркадий Маркович. Вы – нормальный мужик, не то, что этот мутный Гафнер. Берёшь «магар» –  так делай дело. Или не бери. Я так понимаю. В долгу не останусь, вы ж меня знаете. Если у вас какие проблемы – поможем всегда. Так придёте на свадьбу? Вот, чтоб не забыли…

Молодой человек ушёл, а Самарцев остался тогда сидеть в самых расстроенных чувствах. Красочный пригласительный билет с двумя вытеснеными обручальными кольцами, подписанный «Надежда и Пётр» так и остался лежать на столе, Аркадий Маркович к нему не притронулся. Пожалуй, давно он не испытывал такого унижения и бессилия. С ним, с доцентом кафедры, обошлись как с лакеем!!

«Не должен был я ставить зачёт, – думал и думал он. – Во всяком случае, заочно. Не хватило элементарной твёрдости характера»…

Но и не ставить нельзя было. Их с Берестовой так бурно начавшиеся и так внезапно кончившиеся отношения… Пётр ничего не знает – никто ничего не знает – и очень хорошо. Нельзя давать ему повод сомневаться и задумываться. Нельзя. Узнай он хоть что-нибудь, это сильно осложнит всё. Пётр – очень нужный человек, просто находка. Дружба с ним дороже каких-то личных амбиций. Дороже любой, пусть самой красивой, самой умной девушки. Надо уже признать, что А.М. сильно, очень сильно недооценил Берестову. Ладно, ничего не поделаешь – пусть женятся и любят друг друга. Такая добыча ему уже не по зубам. Лучше навсегда забыть о ней – найдутся другие…

Этот камень был особенно остёр и царапался больно, но делать было нечего, нужно было идти в учебную комнату, заканчивать занятие со студентами. Группа субординаторов уже ждала заключительного слова преподавателя. Были все, за исключением Булгакова. Последние три дня тот куда-то пропал и совсем не появлялся на занятиях. Самарцев уже ни о чём не спрашивал старосту. Пожалуй, в чём он мог быть окончательно уверен – так это в том, что «хирург Булгаков» никогда не появится среди советского врачебного корпуса.

Аркадий Маркович взял ручку и жирно зачеркнул первую фамилию в списке.

Хоть какая-то радость сегодня…

– Все свободны, – отпустил он молодёжь. – Завтра – зачёт по хирургическим заболеваниям печени, идите, готовьтесь хорошенько.

Оставшись один, посидел, поразмышлял, поснимал и поодевал очки. Всё же жизнь – мерзкая штука. Единственный способ противостоять её мерзостям – это быть на самом верху.

В дверь постучали.