Медицина Средневековья: жить или умереть [Литрес]

Итак, и «безумцы», и уж тем более неагрессивные «дураки» обычно жили дома. Их старались не оставлять без присмотра. В семьях побогаче это поручали слугам, а в тех, что попроще, родственники справлялись сами, но могли попросить о помощи соседей. Чаще всего эту задачу выполняли женщины. Видимо, присмотр за душевно нестабильным человеком относили к той же области, что и заботу о детях и беспомощных стариках. Увы, иногда такие случаи заканчивались печально. Здесь мы снова обратимся к собранию писем о помиловании, которые изучила Александра Пфау. В 1394 году некий Жан Массетире впал в безумие и попытался утопиться в реке[303]. Прохожие спасли его и вернули домой. Его супруге, видимо, нужно было срочно отлучиться по делам, и она попросила соседку Симонетту присмотреть за несчастным. Как только они остались на-едине, Жан сорвал с себя одежду (верный признак безумия!), ударил Симонетту по голове так, что женщина упала, и в итоге все равно бросился в колодец и утонул.

В коллекции Александры Пфау есть несколько подобных историй, но все-таки они были исключением. Обычно ментальное расстройство позволяло жить вполне мирно. Иногда на время приступов человека старались обездвижить: связать, заковать в цепи или где-то запереть. Но случай Жана Массетире показывает, что так поступали далеко не всегда. Порой близкие до последнего отказывались предпринимать хоть что-то. Так вел себя и супруг Жанетты Тропп. Пока жена в ярости рвала одежду и рассыпала муку по всему дому, муж уверял знакомых, что никакие цепи ей не нужны и скоро к Жанетте вернется здравый рассудок. Возможно, он до последнего не хотел причинять супруге неудобства. Но есть и другая причина: в некоторых регионах закон требовал получать специальные разрешения на то, чтобы запереть или заковать родственника. Такое разрешение запросил в 1411 году некто Жиль Крёч из городка Уль неподалеку от Амьена[304]. Его жена «впала в безумие», и он опасался, что женщина навредит себе. Получив документ, Жиль держал супругу взаперти полтора месяца, и она как будто вернулась в норму: «иногда ходила в церковь и занималась своими делами, как и другие женщины». К сожалению, и эта история закончилась преступлением. Муж окончательно убедился в том, что к его жене вернулся рассудок, и однажды вечером оставил ее без присмотра. Это спровоцировало приступ агрессии, и женщина убила одного из своих детей топором. Она преследовала и других детей, но им удалось спастись у соседей. Виноватым объявили мужа: он знал, что супруга неадекватна, но все равно оставил ее в одиночестве с беззащитными детьми.

Письма о помиловании могут создать ощущение, что все средневековые «безумцы» были исключительно агрессивны и опасны для окружающих. Здесь самое время вспомнить о том, что такова специфика этих источников. Их героями становились лишь те, кто совершил преступление или стал жертвой. Обратим внимание на то, что сам факт проживания «безумца» дома не вызывал у составителей писем никакого удивления или возмущения. Это была распространенная практика. Гораздо чаще люди спорили о том, с кем будет жить заболевший: например, может ли муж отправить «обезумевшую» жену жить к ее родителям или братьям.

Способы ограничить подвижность психически нездорового человека обычно не воспринимали как жестокость по отношению к нему лично. Скорее, к ним относились как к мерам, не позволяющим человеку навредить себе и окружающим. Если люди и считали, что проявляют жестокость, ее целью был не сам пострадавший, а его недуг. Например, в случае одержимости обычно указывали, что все меры насилия были направлены на беса, завладевшего телом.

В семье обычно оставались жить и люди с нарушениями интеллектуальных способностей. В отличие от «безумцев» они не проявляли агрессии, поэтому на них смотрели благосклонно. Порой они выполняли несложную работу по дому, находясь под присмотром кого-то из родных. Впрочем, все зависело от состояния человека. Вот что о подобном случае рассказывает скандинавская «Сага о Гисли»: «Сына Ингьяльда звали Хельги. Он был слабоумный, самый что ни на есть придурок. С ним вот как поступали: привязывали на шею просверленный камень и пускали щипать у дома траву, все равно как скотину. Его называли Ингьяльдов дурень»[305] (перевод О. А. Смирницкой). Судя по другим эпизодам саги, родные предоставляли Хельги определенную свободу. Он мог отойти довольно далеко от дома. Например, однажды его заметили в лощине. Впрочем, и там он щипал траву, лежа на земле. Как он возвращался домой, сага не уточняет. Возможно, ему помогали соседи. Некоторые сюжетные повороты саги показывают: все жившие поблизости хорошо знали, что сын Ингьяльда не в своем уме и нуждается в помощи.