Медовые дни

Над Сибирью спустился ранний вечер. Банщица Батэль отперла калитку новой миквы и стала ждать посетителей. Прошел час – никого. «Ничего страшного, – подумала она. – Мошик меня предупредил. Люди еще не знают, что в квартале открылась миква. Слух о ней еще не успел распространиться». Она села на стул, достала маленький псалтырь, который носила с собой постоянно, и погрузилась в чтение. Обычно торжественные псалмы царя Давида внушали ей чувство собственной ничтожности; с этого чувства, с понимания того, что ее мелкие переживания на самом деле не имеют никакого значения, начинался каждый ее день. Но сегодня утром псалмы заманили ее в западню и не только не прогнали грешные мысли, но, напротив, сделали их назойливее. «Как лань желает к потокам воды, так желает душа моя к Тебе», – читала она, но вместо Всевышнего думала о Мошике, о его плечах, таких же сильных – это было видно даже под черным пиджаком, – как раньше. «Да исчезнут, как распускающаяся улитка», – читала она, но видела перед собой его глаза. Он упорно отводил взгляд в сторону, что выдавало его чувства явственнее любых слов. «Прилипни язык мой к гортани моей, если не буду помнить тебя», – читала она и вспоминала, как пересохло у нее во рту, когда они, почти касаясь друг друга, ходили по микве, и как смотрел на нее Мошик, когда она облизала нижнюю губу…

«Хватит», – приказала она себе. Захлопнула книгу и подняла глаза.

К микве приближалась толпа. Мужчины и женщины. Она удивилась и поднялась со стула. Может, они не сюда? Но нет, больше идти им некуда. Позади – только долина с обилием птиц, за долиной – военная база, ощерившаяся антеннами. Толпа подошла еще ближе, и Айелет заметила, что некоторые из людей несут деревянные доски в клеточку, а другие – стеклянные банки, похоже с маслинами. В полном недоумении она заперла калитку. На всякий случай.

Мужчина, шагавший во главе толпы, – пожилой, с умными глазами, обутый в белые мокасины, – подошел, приветливо улыбнулся Айелет, поздоровался с ней по-русски и взялся за калитку, явно намереваясь войти.

– Нет-нет, – остановила она его. – Это вход для женщин. Мужчинам – с другой стороны.

Он уставился на нее, явно ни слова не поняв из ее речи.

– Это миква, – чуть громче сказала она. – Мик-ва. Вы знаете, что такое миква?

В ответ он показал ей шахматную доску (его жест повторили все остальные) и снова взялся за калитку.

– Нет! – еще громче сказала она. – Это не клуб! Вы ошиблись адресом!

Похоже, он обиделся – пробурчал по-русски что-то, встреченное толпой одобрительным гулом. Неожиданно вперед вышел другой мужчина – с кустистыми бровями и решительным взглядом. Он забрался на валун и с жаром заговорил. Айелет ничего не поняла, кроме отдельных знакомых слов: Троцкий, Ленин, эмансипация. Дослушав его, люди в толпе зааплодировали и бросились на штурм калитки. Они так на нее налегли, что Айелет стало страшно: или калитка сломается, или, что еще хуже, они кого-нибудь раздавят.

Она отперла засов. Пусть сами убедятся, что ошибаются.

Толпа втекла в здание миквы и исчезла внутри. Дверь закрылась, и воцарилась тишина. Поначалу приятная, через несколько минут она показалась Айелет подозрительной, а еще через несколько – тревожной.

Айелет открыла дверь. В помещении миквы – на скамьях, на полу, везде, где можно было примоститься, – кроме бассейна, – сидели шахматисты. Они разбились на пятнадцать пар. Перед каждой стояла шахматная доска, на ней – белые и черные фигуры, а рядом – шахматные часы и тарелки с маслинами. Делая очередной ход, шахматисты хлопали по кнопке на часах.

Они были так увлечены игрой, что не заметили Айелет. Она вышла и позвонила Мошику.

* * *

– Добро пожаловать, Айелет, – сказал он ей вчера. (Он не сказал: «Я боялся твоего прихода. Уже несколько месяцев я ощущаю твое присутствие».)

– Я больше не Айелет, теперь меня зовут Батэль, – ответила она. (Она не сказала: «Я все еще не уверена, что поступила правильно. Новое имя не полностью стерло Айелет, и теперь во мне живут две конфликтующие личности».)

– Рад тебя видеть, Батэль, – сказал он. (Он не сказал: «Ты все такая же красивая. Годы пошли тебе на пользу – сгладили острые углы».)

– Я слышала, что ты здесь, но не знала, можно ли этому верить, – сказала она. (Она не сказала: «Как-то раз я увидела тебя в окне твоего дома. Ты смотрел на кладбище. У меня вдруг стало так горячо в паху, что я испугалась и спряталась за надгробием.)

– Верить. Верить стоит всегда, – сказал он. (Он не сказал: «Если ты прислушаешься, то уловишь, что от стен миквы эхом отражаются звуки твоего имени. Потому что я твердил его, пока ее строил».)

– Говорят, тебя можно поздравить, – сказала она. (Она не сказала: «Ты сам еще ребенок. Как у ребенка могут быть дети?»)

– Спасибо. А ты как? Тоже мама? – спросил он. (Он не сказал: «Надеюсь, то, что ты сделала из-за меня… не обернулось для тебя… упаси Боже…»)

– Нет. Пока не получается, – сказала она. (Она не сказала: «Может, из-за того, а может, и нет. Откуда мне знать?»)

– Мне очень жаль.